Если песня находит слушателя – значит, она имеет право на жизнь

Для многих из нас фольклор в целом как понятие – что-то похожее на старый сувенир, который не вызывает никакого отклика в душе. Но русские народные песни, хоть и являются частью самого фольклора, вызывают бурю эмоций, чаще всего – грусть о чём-то родном, иногда уже потерянном. О народных традициях, о песнях, которые их сопровождали, о том, как сохранить песни и будут ли знать современные нам композиции наши потомки через сто или двести лет, мы побеседовали со смоленской хранительницей русской песни, заслуженным работником культуры России Светланой Пьянковой.

– Светлана Викторовна, мы, конечно, поговорим с вами и о проблемах фольклористики, но начать я хотел бы с вашей истории. Как вы стали на эту сложную дорогу – собирательства фольклора?

– Одной фразой об этом не расскажешь, но к тому, что нужно сохранять песни, записывать, расшифровывать, публиковать их, я пришла далеко не сразу… В свою первую фольклорную экспедицию я попала в 1962 году, в свои неполные 20 лет, и эта экспедиция была первой для Ленинградской государственной консерватории имени Римского-Корсакова, хотя ей в том году исполнилось 100 лет!

Но, наверное, моя реакция на работу в экспедиции была бы совсем другой, если бы не моя семья, где пели всё: и народные песни, и сочинения советских композиторов, которые тогда звучали изо всех репродукторов-«тарелок». Мы со старшей сестрой к ним буквально прилипали ушами, когда начиналась передача «Разучиваем песню», всё записывали, и потом песню подхватывала вся семья… Пели и городской фольклор, а мои корни и по отцовской, и по материнской линии уходят далеко на западный Урал, и мои родители очень хорошо знали песни своего села Анненского Пермской губернии. Например, свадебные, которые без повода, в быту не пели. Но когда моя старшая сестра выходила замуж, тут мои тётушки и бабушки исполнили несколько песен, конечно, уже не веря в то, что они обеспечат молодым счастье, изобилие и благополучие… Но такова старая дедовская традиция – петь определённые песни в определённых ситуациях, а позже я поняла, что и в определённые времена года.

Вот тогда уже меня, совсем ещё девочку, тронуло, как бережно это звучало. Тогда тронуло и ушло до поры до времени, но оказалось, что не бесследно. И потом, уже во время экспедиций на Смоленщине, Вологодчине, в Ярославской области я встречала доброжелательное отношение к молодым людям, которые приехали «с матафонами», как говорили исполнители, для того чтобы записать песни именно так, как они их поют.

Вообще, мою склонность к этой работе заметили в первых же экспедициях и предложили параллельно с учёбой работать в консерватории – в кабинете народного творчества. Потом я уже была руководителем групп, а приехав на Смоленщину в 1966 году, начала налаживать планомерную работу здесь. Так я и осталась на этой тропе…

– Готовясь к встрече с вами, я узнал, что за годы своей работы вы, по самым скромным подсчётам, собрали около 10 тысяч образцов народного творчества. И я сейчас задаюсь двумя вопросами: зачем и для кого вы делаете это всю свою жизнь?

– Конечно, можно было посвятить свою жизнь научным разработкам, но я считаю, что если песни собраны и записаны, они останутся людям. Кто-то включит их в свой репертуар, кому-то они нужны для души, для кого-то станут материалом для научной работы. А ведь песни уходят, потому что уходят люди, которые их пели. Это было ясно ещё в 60-х, когда мне было 20, а тем, кто для нас пел, – нередко под 80 и даже больше.

Откуда взялась убеждённость в том, что нужно записывать? А откуда мы знаем, что пели в XVIII, XIX веке? Потому что песни записаны – сохранились рукописные сборники, что-то издано, а ведь воистину: «что записано пером, не вырубишь топором». Как издано – это уже вопрос времени, того, как эпоха смотрела на этот материал. Тем не менее факт есть – песня жила, раз она попала в поле зрения музыкантов, причём далеко не всегда профессионалов, но их желанием было сохранить её не для себя, а во времени.

– Я как раз по этой причине и задаю вопрос: для кого вы это делаете? Потому что я, честно говоря, не очень верю в то, что двадцатилетним это нужно...

– Вы знаете, уже в первых своих экспедициях я столкнулась с тем, что это не нужно не только двадцатилетним, но и тем, кому по профессии это было нужно. Ведь даже Михаил Иванович Глинка говорил, что не стал бы Глинкой, если бы не песни, которые он слышал в детском возрасте. А в одной из поездок у нас оказались три студента-композитора (уже потом они стали большими), которые уехали из экспедиции, и наша мудрая Сара Яковлевна Тривилёва отпустила их, хотя как руководитель имела право задержать. Она умела понимать и была уверена: время придёт. К сожалению, она не успела порадоваться тому времени, когда они осознали, что успели тогда получить, но она, безусловно, была права: если не хочешь, ты не услышишь того, что нужно услышать.

Но вообще, фольклор ведь в представлении многих – притопнули, прихлопнули и чтобы коллективы какие-то спели на концертах нам что-то повеселее…

– Но это всё, наверное, благодаря «Золотому кольцу»…

– Ой, и не говорите… А вот к пониманию того, что фольклор – философия, которую считали проявлением жизни и без чего жить не могли, нужно прийти! А прийти к этому можно, только побывав в экспедициях, а ещё лучше – где-то пожив немного.

И вот, если вернуться к Михаилу Ивановичу Глинке, мы записывали песни в Новоспасском в XX веке, понимая, что они звучали оригинальнее век назад, когда их слышал Глинка. И как сейчас велика разница между фольклором и современной популярной музыкой, так и тогда, наверное, была настолько же большой разница между зарубежной музыкой и тем коренным, что своим гениальным слухом выделил Михаил Иванович Глинка.

А насколько это нужно?.. Понимаете, приобщаться к фольклору, например, в 20 лет уже может быть поздно. В народном быту такой проблемы не было – с самого раннего возраста, ещё лёжа на печке, все знали, что и когда поют. Вот когда сейчас на занятиях мы ставим детям свадебную песню, рассчитывая её напев на имя, например, из трёх слогов и на отчество из пяти, – мы репетируем, как эти слоги войдут в напев. И дети дома, репетируя, начинают всех так чествовать, а нам надо подсказывать им, как два слога в имени распеть. А в деревнях кто репетировал? Там гости свалились как снег на голову, и им тут же выдают песню, не репетируя.

– Светлана Викторовна, готовясь к встрече с вами, прочитал в интервью одного известного фольклориста, что существует какой-то своего рода миф, что русская деревня всегда была пьяной. А на самом деле такого никогда не было, потому что когда в деревне собирались местные жители, они пели песни, рассказывая в них историю своей жизни, своей семьи, – они так общались. И это было главной составляющей единения, которым жила вся деревня. А вы почувствовали это во время экспедиций?

– Я не скажу, что где-то в быту не было этих 100 граммов – они есть. Но мне кажется, что кому-то очень хочется, чтобы именно они были на первом плане. Нет, я бы сказала по-другому: песня – выражение мысли, чувств, состояния… Вы, наверное, по фильмам знаете, о чём я расскажу, а вот я слышала от самих женщин, на плечи которых оккупация выпала. «Вот, говорит, огородами ползком проберёмся в какую-то хату попросторнее да которая не занята постояльцами, друг к другу прижмёмся возле печки, головы вниз, чтобы звук туда шёл, поём и плачем…» А что пели? Семейно-бытовые песни – они у нас горестные… Дело в том, что радостных песен о замужестве крестьянский быт не сложил – повода не было, и вот: «…попоём и поплачем, легче стало… Ползком в разные стороны разошлись».

Вот что такое песня. Ну а в каком её поют состоянии, ну, боже мой, наверное, в любом городе, в любом селе собирались на торжество, но это же не значит, что только для того, чтобы напились все, а потом начали петь. Мне кажется, такое огульное утверждение, что спиртное на первом плане, – от незнания своего народа.

– Расскажите, как именно происходят сами экспедиции? Моё первое впечатление: приехали в деревню, собрали бабушек-дедушек, пойте, рассказывайте! Или это происходит как-то иначе?

– Вы знаете, в разные времена, конечно, это происходило по-разному. Возьмём наши первые шаги. Для столетней ленинградской консерватории это была первая экспедиция, что говорит: подобная работа в России в ту пору велась из каких-то определённых центров, но не широко. И мы со своей работой были в деревнях в новинку, нам приходилось объяснять, что мы студенты консерватории, что у нас практика такая. Потом начинался живой разговор с первым встречным: «Не можете ли подсказать, кто здесь песни знает? – А у нас все песни знают. – А кто лучше помнит?»

И видно было, что такие вопросы вызывали интерес, то есть людям было не всё равно. «Все поют, а вот главная песельница – такая…» И мы шли к этой главной песельнице, естественно, обращались по имени-отчеству – это уже располагало… Потому что для нас это было нормой поведения, а русскую женщину по имени-отчеству разве только на свадьбе называли. А потом – всё: или она Марья-роганка, потому что Роганова, или, как было принято в сёлах, полуименем, но это тоже норма, это ласковое обращение.

Кстати, тогда и наша аппаратура вызывала любопытство: «Вот мы запишем, другие послушают и тоже споют. – А как споют? – Слышно будет». И вот тогда начинаем: «Что будем петь? – Что ближе к сердцу лежит, давайте с этого начнём». Это, конечно, была лирика… Через лирические песни, которые не связаны с обрядами, душу пропускали. Вот сядет какая-нибудь Анастасия Ивановна, руку под подбородочек, глаза прикроет – и тридцать три куплета. Какая память! Это что-то удивительное! Одна женщина из деревни Шатьково всю ночь пела, представляете? У магнитофона ребята сменялись, я была на текстах, ночь человек пел, а потом говорит: «Ну, думаете, наверное, что вам пользы много будет? – Конечно. – А я вот пою, чтобы голос свой услышать, и мне интяресно, как матафон точно подаёт…» А через десять лет, когда приехали уже в другое место: «Мы песни записываем народные. – А, фольклористы приехали!»

Фольклористы приехали… Мы ходили с магнитофоном, который весит 8 кг, сменяясь через 15 минут, и какой бы кто ни был хилый, попробуй ему отказать в этой чести – нести магнитофон. Вообще, фольклорное братство – особое братство.

– Светлана Викторовна, я уверен, что вы и сейчас выезжаете с экспедициями, поэтому хочу задать вопрос, который связан уже с нашим временем. Что вы сейчас слышите от людей, с которыми встречаетесь? Народное творчество наверняка же видоизменяется. Вам не кажется, что ничего настоящего в наше время вы уже не услышите? Всё стало совершенно иным, то есть душа ушла…

– Душа, пожалуй, не ушла. Она, как и всё остальное, приноравливается ко времени, к обстоятельствам… Из жизни ушло то, что определяло функцию этих песен. Феодосий Антонович Рубцов, отец нашей фольклористики, композитор, научный руководитель наших экспедиций, всегда говорил: хотите узнать, почему песня осталась во времени, загляните в её функцию – то есть в её место в жизни.

Ушла конкретная необходимость не просто в отдельных песнях, а в целом слое песен, жизнь без которых раньше даже не мыслилась. Например, свадьбы остались, потому что человек всегда стремился по-особому обставить создание семьи, но старинной свадебной песне места в ней уже нет. А в старину на свадьбе пели определённую песню в определённый момент, веря, что она обеспечит счастье, изобилие и благополучие. Это первое.

Кроме того, уходит диалект – ведь у нас есть литература, телевидение и радио, где на диалекте не говорят, и он уходит. Вот сравниваешь одну и ту же песню, записанную пять лет назад и, скажем, сейчас. И если в первом случае окончание глаголов смягчённое – у нас ведь западнорусский диалект: безударные «о» произносятся как «а», «е» – как «я» («ряка наша»), то во втором замена гласных, как правило, остаётся только в лексиконе более старшего поколения.

Всё это уходит… А ведь даже Николай Иванович Рыленков говорил не просто по-смоленски, а именно по-рославльски, и ему это в упрёк ставили… Первая экспедиция Ленинградской консерватории на Смоленщину состоялась в 1964 году, я вошла в её состав и работала в деревне Осиновицы Велижского района. Я занималась с женщиной, у которой был пятилетний внук. И вот он входит, важный такой – мужик, и говорит: «Пайду тялёнку маю зламаю». «Маю» – ветки, которые надо давать телёнку, чтобы у него зубы были крепкими. То есть этот диалект крепко держался ещё в 60-х годах. А иногда мы попадали в такие деревни, как Палом в Шумячском районе, где электричества не было, и мы записывали при лампах – это на фотографиях сохранилось. Конечно, там диалект держался, они ведь в своей среде – как разговорной, так и музыкальной. Так что процветание общества – дело, конечно, хорошее, но фольклорную среду оно разрушает.

– Мы обладаем огромным культурным богатством, иногда не зная, в чём оно заключается. А в чём, по вашему мнению, проявляется ценность именно смоленского народного творчества?

– Наверное, нельзя так ставить вопрос, потому что ценность народного творчества в любой точке земного шара огромна, ведь это духовный мир, это философия. Поэтому его нужно сохранять! И вот здесь, кстати, мы сталкиваемся с проблемами. Ведь многое записано на магнитофонах «Весна», «Астра», и чтобы оцифровать фонды, записанные в 70-х годах, плёнку нужно куда-то поставить… В общем, время идёт вперёд, но в чём-то мы остаёмся на прежнем уровне. И вот она – беда! Казалось бы, передай фонды, а что с ними будет? Они будут лежать, потому что нет носителей, с которых можно это всё дублировать…

– И всё-таки я осмелюсь спросить вас о таинственной русской душе, потому что вы наверняка за свою жизнь сумели разгадать её тайну. В чем же она всё-таки – русская душа?

– Тоже нельзя сказать одним словом, но это – неизбывная любовь к родной земле. Недаром Александр Трифонович Твардовский писал о родном крае. Он – милее: там, где пяточками босыми прошёл, там, где свою речку первый раз увидел. Вот это такая святая любовь! Этого не перескажешь, но оно всё здесь – что в глазах людских связано с этой безоглядной любовью к малой родине. Даже если тебе там было плохо, это отчий дом.

Затем сострадание – и это то, что всегда меня поражало. Вот поёт женщина песню Ивана Захаровича Сурикова «Казнь Стеньки Разина», там бытовой напев, как это часто бывает в городских традициях. В ней более 20 строф, а на Смоленщине устоялось 11–13, и вот она поёт, и такое сочувствие к этому человеку, пусть он в глазах царского правительства вор, разбойник… А она поёт о человеке, попавшем в беду, и неважно, кто он, в песне – сочувствие к тому, что человек попал в беду.

Вот он – русский человек.

– Хочу задать вам личный вопрос от представителя нового поколения. Как вам кажется, песни, которые сегодня можно услышать по радио, через сто лет будут вызывать такой же трепет, как в вашем сердце вызывают песни прошлого?

– Если песня находит слушателя – значит, она имеет право на жизнь. Но у каждого поколения есть свои любимые песни, и если другие поколения хотят их сохранить, они что-то в них изменят… Как народная песня к нам шла: скажем, «Под ракитою зелёной Русский раненый лежал, Ко груди, штыком пронзённой, Крест свой медный прижимал…», а в другом варианте – «Он к груди своей пронзённой Красный орден прижимал…»

Какие-то песни, в том числе и авторские, – вечные. Но это опять же вытекает из любви к своей стране, народу, Отчизне. Для меня далеко не пустой звук – песни Великой Отечественной войны. Пусть их даже поют, внося что-то современное, но их пели и будут петь, пока люди будут помнить. А есть песни-однодневки, которые когда-то были хитами. Ну вот «Чёрный кот», например, – вот я что-то не слышу сейчас, где гуляет этот кот.

Но говорить однозначно: вот это останется, а этого не будет, – нельзя. У каждого возраста есть любимые песни, и у каждого возраста они в каком-то варианте останутся. Будут появляться новые, но будут ли их принимать или нет, однозначно не ответишь.

– Есть ли продолжатели вашего дела?

– Есть! Может быть, не в таком конкретном плане, всё-таки я занимаюсь и практическим, и научным фольклором, но есть, например, заслуженная артистка России Татьяна Школа. Она долгое время пела в фольклорном ансамбле на базе Смоленского музыкального училища, который был известен в России и о нём с благодарностью вспоминают все, кто прошёл его школу. Татьяна Юрьевна Голова (в замужестве – Васильева, но мы своих учеников по девичьим фамилиям помним в основном) сейчас известный музыковед, пропагандист народной песни. Очень многие руководители смоленских фольклорных коллективов прошли прекрасную романтичную школу «Веснянки», как, например, Марина Анатольевна Шевкунова из Починковского района. Последователи есть…

– И слава богу! Светлана Викторовна, спасибо вам большое и низкий поклон за то дело, которое вы взвалили на свои плечи. Спасибо, что не разочаровались в нём и до сих пор продолжаете им заниматься!

Фото: из личного архива С.В. ПЬЯНКОВОЙ

Александр ЕРОФЕЕВ