Всеволод Шиловский: «Я адвокат своих героев»
Президент кинофестиваля «Золотой Феникс» – о возможности быть Наполеоном без диагноза.Война в кино и в жизни
– Всеволод Николаевич, уж коль год 70-летия Победы и прошедший кинофестиваль был посвящён этой великой дате, да ещё и наше интервью выйдет накануне Дня освобождения Смоленщины, темы войны нам не обойти. Когда началась Великая Отечественная, вам было всего три года – вы что-то помните о том времени?
– Всё помню. У меня память очень хорошая, и мама всегда поражалась, как я мог всё запомнить… Эти очереди в военкомат из 13–14-летних пацанов, которые добровольно рвались на фронт. Маму, молодую, красивую, которая круглосуточно работала на заводе и вынуждена была оставлять меня на пятидневку в детском саду. Помню, как она экономила дрова, чтобы натопить комнату перед тем, как меня, маленького дистрофика, забрать домой. Помню, как однажды мама принесла буханку хлеба и вдруг заплакала. Тогда я впервые увидел, как она плачет. А оказалось, что вместо хлеба ей за пятьсот рублей (колоссальные деньги!) подсунули фанеру, посыпанную опилками. И это было страшно… Помню, как нас обворовали и оставили только кусок марли. И если бы не дружба заводская, когда нам приносили всё, вплоть до посуды, то всё, хана – голодная смерть: карточек нет, продуктов нет… Помню, как чуть не погиб, когда на барже ехали в эвакуацию. Кругом станки – заводское оборудование эвакуируют. И я, такой дистрофик – кожа да кости, свалился в люк. Если бы не случайно проходивший мимо матрос, который подставил свой бушлат и поймал падающий на него комок, от меня бы и мокрого места не осталось. А так жив-здоров, и даже ни царапины. Матрос приносит меня маме, а та – в обморок.
– Мне кажется, человек, переживший такое в детстве, должен мечтать о какой-то более стабильной профессии…
– Нет, я всегда хотел быть только актёром. С трёх лет – сколько себя помню. И я этого добился. А потом, мне везёт… Вот взять прошедший фестиваль. Он в принципе внутри посвящён только одной дате – 70-летию Победы. И не случайно фильмом открытия стал «В далёком сорок пятом…Встречи на Эльбе» Миры Тодоровской – супруги моего ангела-хранителя Петра Ефимовича, у которого я снялся в трёх фильмах. Вы только вдумайтесь: человек, прошедший войну, контуженый, голодный, никому не нужный, был подхвачен ВГИКом и вырос в потрясающего оператора, а потом стал уникальным режиссёром, аналогов которому просто нет. Я просто преклоняюсь перед этим человеком, благодаря которому все мы живём. Понимаю, это звучит пафосно, но именно их поколение подарило нам жизнь. Часто ценой жизней собственных. Ведь Россия, в отличие от всего мира, потеряла в той войне 30 миллионов человек. Это страшная цифра, которую даже представить себе трудно. И когда я вижу, что у нас сегодня существуют фашистские организации, я начинаю звереть. Этого ни в коем случае нельзя допускать! Страна, государство должны бороться за свой генофонд. Вспомним 1941 год: война, вся европейская часть уже захвачена. И какой фильм выпускается? «В шесть часов вечера после войны». Представляете, какая мощнейшая была идеология! Люди победили, потому что верили в эту Победу.
– Победили, а потом оказались на обочине жизни, как ваш Гриша из «Военно-полевого романа»…
– К сожалению, это тоже часть нашей истории. И Гриша в этом смысле – представитель целого поколения людей, которые двадцатилетними героями вернулись с войны и, оказавшись не у дел, стрелялись, спивались, попадали в тюрьмы... Кстати, после этой роли я очень много писем получал от фронтовиков, которые удивлялись: «Сынок, откуда ты нас так знаешь?» У меня от их слов просто горло перехватывало. Наверное, это и есть актёрское счастье, когда можешь создать такой точный образ.
Найти и пережить
– На мой взгляд, у вас таких точных, очень жизненных, объёмных образов очень много – даже когда роль эпизодическая…
– Это школа Художественного театра. Нас этому учили: перевоплощаться, вживаться в роль, становясь человеком, которого играешь.
– И для этого надо полюбить своего героя или достаточно просто понять?
– Я всегда адвокат своих героев. И у меня к ним сложное отношение. Поэтому я не понимаю, когда какой-то из созданных мной образов называют положительным или, что чаще, отрицательным. Не может быть такой однозначной оценки. Вот, например, в «Интердевочке» я играю папу-вымогателя, который у главной героини требует деньги за согласие на её выезд из страны. Да, по отношению к ней этот поступок не назовёшь благородным. Но у него больная жена, двое детей, и сам он больной человек. А тут появляется женщина, по сути, чужой человек, которая может заплатить три тысячи долларов – деньги, необходимые на поддержание его семьи… Мне этот образ был очень интересен.
– А я ещё люблю вашу роль в «Бедной Маше» – тоже очень яркий образ…
– В этом фильме, к сожалению, не очень хороший режиссёр был…
– …Но очень сильный актёрский состав.
– Да. Уникальная пара: дядя Коля Трофимов и Клара Лучко. Молодая Тамара Акулова, Амаяк Акопян, Стасик Садальский…И мы запирались у меня в гримёрной, чтобы репетировать втихаря от режиссёра… Это очень приятные воспоминания. И сама пьеса великолепная – «Чужой ребёнок». Когда мне предложили сценарий, я вцепился сразу. Есть такое полуцензурное слово «мудак» – это как раз о моём персонаже, который не мог себя трезво оценить. И он влюбляется в очаровательную молодую девушку, которой и ногтя не стоит, и добивается её. Это всё так трогательно и смешно. И сразу очень интересный характер получается. Кстати, это первый случай, когда герой Шиловского говорит чужим голосом.
– То есть?
– Ну не нравился мой тембр режиссёру. А Николай Александрович – сам бывший озвучальщик, вот его голосом мой герой и говорит. Хотя без согласия артиста режиссёр не имел права это делать. Да и вся съёмочная группа возмущалась.
Без клиники
– Возвращаясь к тому, что вы всегда хотели быть актёром. Что вас так привлекает в этой профессии?
– Возможность за нашу короткую жизнь не изображать, а проживать десятки и сотни других жизней. Не представлять, а быть. Быть Наполеоном, алкоголиком, крупным бизнесменом…
– А есть какая-то «техника безопасности», чтобы не заиграться? Ведь для обычного человека быть Наполеоном – это совершенно определённый диагноз. А актёр за свою жизнь перевоплощается не единожды…
– Это уже, как говорится, секреты ремесла, которым ты обязан владеть. То есть уметь не только влезать в определённый образ, но и вовремя выходить из него, покидая сцену или съёмочную площадку. Да, иногда это очень трудно, потому что ты тратишься эмоционально. Но я даже не представляю, как в жизни можно что-то изображать и играть. Хотя понимаю, что неопытным людям иногда достаётся. Особенно когда режиссёры применяют такую шоковую терапию, что актёры и до клиник доходят. На мой взгляд, это преступление, потому что режиссура должна быть милосердной.
– То есть вы своих актёров бережёте?
– Конечно. Малейшая опасность, трюки-фигуки – это без актёров. Для этого есть каскадёры. Иногда актёр говорит: «Я сам» или «Я сама» – и лезет в ноябре в холодную воду. И вроде как они герои, а режиссёр берёт и при монтаже вырезает тот кусок, где актёр рисковал жизнью… Так что я убеждён: никакой, даже самый гениальный фильм не стоит здоровья артиста. В этом отношении я антикиношник – мне главное, чтоб все мои были здоровы, особенно женщины.
– Позиция, достойная восхищения…
– А как иначе? Актёрская профессия вообще очень зависима. По тебе каждый может пройти. Особенно сейчас, когда правит бал продюсерское кино. Когда в картину берут не за способности, а совсем за другое. И часто таланты остаются на обочине – в этом весь ужас. Поэтому, сколько могу, я отговариваю молодых людей вступать на эту стезю. Ведь в актёрской профессии, как ни в одной другой, многое зависит от удачи.
Дело случая
– …Или от случая, который предоставляет возможность оказаться в нужном месте в нужное время…
– Случай? Да, пожалуй. И у многих больших артистов он тоже играл определённую роль в судьбе. Допустим, Алексей Баталов. Окончил школу-студию МХАТ и тихо существовал. Начал пробоваться в кино – неудачно. А однажды попал на пробы к потрясающему режиссёру Иосифу Ефимовичу Хейфицу, фильм «Дело Румянцева». Попробовался и забыл. И вдруг звонок ассистентки: «Лёш, мы тут одну актрису пробуем на главную роль – можешь приехать подыграть?» Баталов согласился. А Иосиф Ефимович посмотрел и говорит: «Ребята, чего мы ищем – вот же артист». И не мог поверить, что тот уже у него пробовался. Вот вам и случай. И это притом, что у Алексея Баталова была просто уникальная семья. Мама Нина Антоновна Ольшевская – одна из трёх красоток Москвы: Ольшевская – Полонская – Брик. Папа Владимир Баталов – актёр средний, но брат знаменитого Николая Баталова – одного из молодых корифеев Художественного театра, любимца Станиславского. Отчим Виктор Ардов – сатирик. Когда Ахматову травили, она у них на Ордынке жила по три-четыре месяца, и мы, щенки, были с ней знакомы.
– Про Ахматову ещё расскажите, пожалуйста.
– Это такая старуха была, выходила к нам ночью в халате. А мы к военному делу готовились – у нас единственный курс, который военную кафедру имел. И вот Ахматова выходит: «А давайте я вам свои стихи почитаю». А мы: «Анна Андреевна, некогда – военное дело». Одно слово – кретины. Нам тогда всё до лампочки было: ну Ахматова, ну друг семьи… Настолько это далеко от нас было по интеллекту. Вот Лёшка, он же старше нас на девять лет, тот хотел из нас людей сделать. И теперь всё вспоминает, какие мы идиоты были… А нам тогда казалось, что мы гении, все с нами считаются – у нас же МХАТ и всё впереди. Но потом жизнь быстренько ставила тебя на место, и чтобы не попасть в отстающие, нужно было много-много потрудиться. Хотя самое главное, на мой взгляд, – найти своё место в жизни. И я счастливый человек, потому что нашёл себя.
Фото: Дмитрий ПРУДНИКОВ
