Детство, опалённое войной

Когда-то, в далёком 1928 году, пять крестьянских семейств, выехав из деревни Старое Трояново Екимовичской волости Рославльского уезда, поселились отдельными хозяйствами на живописнейшем берегу реки Десны, образовав тем самым новую деревню под названием Пятидворка.

Располагалась деревня на большаке, который соединял два уезда – Ельнинский и Екимовичский. Среди крестьян, поселившихся на новом месте, была и трудолюбивая семья Егора Захаровича и Агафьи Михайловны Бабуриных. В этой многодетной семье третьим ребёнком 13 июля 1932 года родилась девочка Маруся.

Прожив непростую и долгую жизнь, Мария Егоровна Котяхова-Манжула (по мужу) до конца дней своих оставалась человеком жизнерадостным и общительным. Долгие годы она работала старшим поваром совхоза «Богдановский» Рославльского района, готовила обеды и для первых строителей Смоленской АЭС. В свободное от работы время писала стихи, не отказывалась выступать с песнями и на сцене. Она родила и воспитала двух дочерей – Татьяну и Галину, радуясь тому, что выросли и живут они в мирное время. Детство же самой Марии Егоровны пришлось на военное лихолетье. О том, каким оно было, Мария Егоровна поведала в своих воспоминаниях. Вот её рассказ.

На ничейной полосе

Немцы ещё не дошли до деревни, а жители уже готовились к войне. Проводили на войну мужчин, молодых парней и стали убирать рожь, уродившуюся в то лето на славу. Работали днями в поле и слышали, что бои становились всё ближе и ближе.

Вскоре потянулись первые беженцы, сначала немного, а затем больше и больше. Потом появились колонны отступающих воинских частей. Над этими людскими потоками постоянно кружились немецкие самолёты, которые на наших глазах безнаказанно их расстреливали и бомбили.

От увиденногоу людей появлялось какое-то необъяснимое чувство надвигающейся беды. Старики, которые остались в деревне, в большом овраге в лесу строили блиндажи, понимая, что бои скоро придут в здешние края. В один из летних дней жители деревни в эти блиндажи и выехали. Мы думали отсидеться какое-то время там, но ночью пришли наши солдаты-разведчики и забрали нас с собой в свой тыл, в деревню Заболотье, сказав, что уходить надо быстрее, так как завтра уже придут немцы.

В это время территория за Пятидворкой на целых два месяца стала считаться передовой линией фронта, а сама деревня – ничейной полосой.

Четыре угла на четыре семьи

В Заболотье мы пробыли до конца сентября, пока немцы не прорвали фронт на реке Десне. После захвата Заболотья фрицы нас сразу домой не отпустили, а направили в Савеево. Там пришлось ждать их разрешения на выезд целых две недели. В Савеево мы встретили своих солдат, с которыми жили в Заболотье в одном доме. Молодые солдатики были ранены и лежали в сарае на грязной соломе, в окровавленных бинтах. Наши женщины попросили у немцев разрешения для оказания помощи раненым. Те разрешили. Выстирав бинты, женщины заново перевязали раны. Принесли чистой соломы, переложили на неё бойцов. Затем наварили картошки, собрали немного хлеба и вдоволь накормили раненых. Поухаживать за солдатиками пришлось совсем немного, так как немцы вскоре отправили их в рославльский концлагерь, где они, скорее всего, погибли.

Наконец в середине октября мы приехали в Пятидворку. Деревни как таковой не было. Остались две хаты да несколько колхозных построек, которые в срочном порядке надо было оборудовать под жильё. Нашей семье досталась маленькая кухня, где до войны колхозным свиньям варили еду. Кроме нашей семьи в этой хате поселились ещё три семьи. Четыре угла в хате – четыре семьи. В каждой семье по четверо детей, а в одной – пятеро. Всем нашлось место, все жили дружно.

Разместившись в таком жилье, решили мы идти на поле, убрать хлеб, который ещё остался неубранным, но собирать ничего не пришлось. Зерно к этому времени осыпалось, а само поле перепахали и утоптали немецкие танки. К тому же начинал ложиться снег. Тогда кинулись убирать картошку на огородах, но хранить её оказалось негде. Закопали в ямы, но, наверно, плохо. А зима выдалась суровая, и картошка наша вся помёрзла. Так для жителей Пятидворки наступил первый военный голодный 1942 год…

Своенравный политрук

В начале 1942 года в деревню прибыл партизанский отряд. Партизаны приехали на санях в немецкой одежде и расквартировались среди жителей. Пришлось потесниться. Наши деревянные нары никогда не пустовали – кто-то уходил в поход, кто-то возвращался, всем хотелось тепла. Эти партизаны были из полка имени Сергея Лазо. Отряд занимался сбором оружия, продовольствия и воевал с немцами. Командиром отряда был политрук Николай Грачев, местный, из деревни Сабуровка Костырёвского сельсовета. Николай был очень красивым парнем, но внешность противоречила его характеру. Волевой, своенравный – его боялись все. В подчинении Грачева находились не только партизаны, но и жители деревни, которых вовлекли в дела отряда. Его приказа не мог ослушаться никто. Женщины пекли хлеб, варили еду в больших чугунах на кострах. А мы, дети, кирпичами чистили винтовочные и пулемётные патроны, заправляли пулемётные ленты и паковали чистые патроны в оцинкованные ящики, которые затем отправлялись в Савеево, где находились основные силы партизан. Отряд ежедневно пополнялся жителями окрестных деревень, но в основном состоял из солдат-окруженцев, которые осели в деревнях в качестве «зятьков».

Трое из Ёрзавки

В отряде были ребята из разных деревень, но особенно мне запомнились трое из Ёрзавки. Тимофей – наш завскладом, где хранили оружие и продовольствие. В одном из боёв его ранило в руку, и ему дали эту работу. Мы, дети, не любили Тимофея, потому что он замучил нас чисткой патронов.

Запомнился молодой парень Коля. В одном из боёв Колю убили, но партизаны сумели привезти убитого в отряд, и родственники забрали его хоронить в свою деревню.

Сохранился в памяти Александр Малетенков, который оставил о себе не только в отряде, но и во всей округе неувядаемую славу. Это был любимец отряда – красивый, воспитанный и отчаянный парень. Он ненавидел немцев всей душой. Помимо участия в боях Сашка расстреливал пленных немцев и полицаев. Это была его работа, больше за это дело никто не брался в отряде. Я каждый день носила ему парное молоко, считая своим младшим братом. Немцы, наверно, охотились за Сашкой, ибо однажды по наводке предателя выловили и жестоко казнили…

Белые флаги

Партизанский отряд пробыл в деревне до конца мая 1942 года. Немцы и полицаи в своём тылу уже не могли справиться с партизанами, которые держали под контролем Ельнинский и часть Екимовичского района. Поэтому они сняли с фронта армейские части и бросили их на уничтожение партизан.

В конце мая 1942 года жители деревни вынужденно ушли с партизанами в лес, так как оставаться в деревне становилось опасно, уже зверствовали каратели. Но там тоже небезопасно было. Никто не разводил костёр, даже курить боялись. Целыми днями над лесом висела «рама». А их самолёты постоянно бомбили и обстреливали из пулемётов лес, замечая хоть малейшее движение. Есть было нечего, ещё не выросла трава для кормления скота, люди оказались в очень трудном, безвыходном положении. Постоянно наблюдая за Пятидворкой, взрослые видели, что немцев в деревне нет. И однажды женщины решили пойти в деревню, чтобы напечь лепёшек из гнилой картошки, так называемых «тошнотиков».

Пришли мы в деревню, только затопили печь, как откуда ни возьмись появились немцы. Словно ждали нашего появления. Это произошло так стремительно, что никто из нас не успел убежать. Собрали нас 14 человек в одну хату и поставили рядом немца-конвоира, который, как мы догадались, понимал по-русски. Мы договорились между собой ничего не говорить об отряде. Немцы же для устрашения притащили пулемёт и установили напротив двери, а рядом поставили миномёт и стали «швырять» мины в сторону леса, откуда мы пришли.

Наши женщины, увидев это, стали плакать и просить немецкого офицера, тоже говорившего по-русски, чтобы они не стреляли по лесу. На что офицер ответил: «Мы военные и с мирными жителями не воюем, а раз ваши жители в лесу, значит, они партизаны». Моя мать попросила, чтобы мне разрешили сходить в лес за односельчанами, но офицер ответил: «Такие девочки, как она, сейчас работают шпионами, и я не разрешаю, а попытается убежать, будет расстреляна».

Через несколько дней офицер пришёл сам и сказал, чтобы я шла в лес и попросила жителей возвращаться в деревню, пообещав никого не расстреливать. Я, наспех собравшись, тут же и побежала. Вброд перешла Десну и углубилась в лес. Лес я знала, хорошо ориентировалась в нём, ничего не боялась.

Когда же прибежала на место, где оставались односельчане, там уже никого не было, все уехали далеко вглубь. А партизаны ушли ещё дальше, в Ельнинский район, в Мутищенские леса. Там как раз начинались тяжёлые бои с окружившими партизанский край немцами.

Я нашла дорогу, по которой проходила колея, и поняла, куда уехали люди. Опять побежала – и всю дорогу бегом, так я хотела увидеть своих. Бежала долго, пока меня не окликнули. Дорогу, видимо, контролировали, кого-то ждали. Меня встретили с криком: «Маня, ты жива?!» Я сказала, что все живые и что пришла за ними, прислали немцы и сказали, убивать никого не будут. Все обрадовались, так как выхода другого не было. Вывесили над обозом белые флаги, чтобы немцы не стреляли, когда выедем из леса, и тронулись в путь.

Приехали в деревню, а нас там уже ждали. Полицаи сразу бросились отбирать коров и лошадей у людей. Бабы заголосили, дети заплакали, а немцы стояли и смеялись, наблюдая за тем, как русские грабят русских. Сами немцы ничего не брали, но и полицаям не мешали мародёрствовать, только не давали бить нас.

Немецкий офицер, глядя на всё происходящее, стоял какой-то загадочный. Наш сосед Никифор Маришев подошёл к нему и сказал, что он коммунист. Офицер спросил: «Зачем ты мне об этом говоришь?» На что Никифор ответил: «Лучше я скажу, чем скажут люди». Офицер немного помолчал и дал Никифору совет: «Вас всех заберут в лагерь, и мой тебе совет никому больше не говорить об этом. Постарайся затеряться в лагере». Позднее Никифор с сыном оказались в Германии, но остались живы и после войны вернулись на родину. В этот же день всех мужчин из деревни – от 15-летних и до глубоких стариков – забрали в рославльский концлагерь. Там они пробыли два месяца, и их… отпустили. Мы всё думали, что не без помощи того офицера.

Они пришли в сентябре 1942 года, и, видать, от вернувшихся из лагеря вспыхнула эпидемия тифа в деревне. В нашей хате все четыре семьи лежали повалом. Не болел только мой отец, участник революции 1917 года. Тифом он ещё в те годы переболел, поэтому теперь присматривал за нами. Тиф – это страшная болезнь. Нас никто не лечил, и болели мы на выживание. Человек впадал в беспамятство на целых 11 дней, а на 12-й наступала развязка. Или ты умирал, или выздоравливал. Из нашей семьи никто не умер. Умерли две женщины из нашей хаты, оставив одна четверых детей, другая пятерых. У одной ребёнку было всего шесть месяцев, у другой и того меньше.

О партизанах и полицаях

Когда в результате жестоких боёв лета 1942 года немцы разбили и разогнали лазовцев, многие местные партизаны начали выходить из леса, чтобы пробраться домой в свои деревни. Вот тут-то их вылавливали полицаи и сводили свои счёты. Таким полицаям однажды попался молоденький партизан Коля Строганов из деревни Липовка. У деревни Зелёная Роща он перешёл Десну и там нарвался на полицая Фёдора Ивленкова с его дядей. Видя, что Коля безоружный, полицаи не стали стрелять в него, а решили убить кольями. Убивали долго, смотрели, как мучается парень. Он просил их: «Не убивайте меня, дяденьки, я местный, из Липовки!» Не пожалели парня, изверги, забили до смерти, а было Коле всего 18 лет. Кто-то потом об этом сказал родным, они тело убитого забрали, похоронив потом на Трояновском кладбище. И так погибали многие, нельзя было в деревне появиться чужому человеку.

Некоторые разрозненные группы партизан, которых партизанами назвать и язык не поворачивался, уже не воевали с немцами, а просто скрывались в лесу, пытаясь отсидеться, и только наносили вред населению. Ночью врывались в дом, забирали последнюю еду (если её можно было назвать таковой), отбирали последние тёплые вещи. Немцы же после каждого их налёта – это было два раза – выстраивали всю деревню в шеренгу и ставили напротив пулемёты, угрожая расстрелять за связь с партизанами. Не знаю почему, но нас не расстреляли. Видимо, Бог миловал.

На линии фронта

Пришла весна 1943 года. С большим трудом посадили картошку, кое-что посеяли, чтоб следующей зимой совсем не умереть с голоду. А немцы в это время в срочном порядке стали строить оборонительные сооружения вдоль реки Десны. И если в 1941 году наша деревня была ничейной полосой, то теперь она становилась передовой линией фронта, как и другие, расположенные вдоль реки.

Рыли траншеи и строили блиндажи наши девчата, согнанные немцами со всей округи. Их было много. Работали они от зари до зари, выполняя поставленные немцами нормы. Таких траншей до реки насчитывалось четыре линии.

2 августа, на Ильин день, когда строительство закончилось, нас всех – и жителей деревни, и девчат, копавших траншеи, – под конвоем направили в деревню Гусарка. Там скопилось много беженцев и самих немцев. Через пять дней всю огромную массу людей выгнали на Костырёвский большак. Разделили на две колонны. Одну колонну погнали по большаку в Рославль, а вторую, где находились и мы, погнали по деревням Ермаковка, Староселье, Сабуровка до деревни Ковали Стодолищенского района. Там мы переночевали под конвоем, а утром пришли крытые машины, нас погрузили в эти машины и повезли в рославльский концлагерь.

Ни кола, ни двора

Рославльский лагерь – это огромная площадь, оцепленная колючей проволокой, с большими вышками по краям. Внутри лагеря стояли бараки кирпичные и наспех сколоченные деревянные. Для нас места в бараках уже не нашлось, поэтому жить пришлось на улице, под открытым небом. Взрослых днём немцы увозили на работу, а мы, дети, оставались в лагере. Так и пробыли в этом месте до 25 сентября, пока наши войска не освободили Рославль.

И опять пошли мы домой. Голодные, шли пешком несколько дней из последних сил. Пришли в деревню, а вокруг ни кола, ни двора. Дотла сгорели все деревни вдоль Десны: Зелёная Роща, Козловка, Колпино, Лаховка, Липовка, Новое Трояново, Поляковка, Пятидворка, Старое Трояново, Тринадцатидворка, Холмец, Хотеевка и другие.

Стояли мы среди этих пожарищ, заливаясь слезами, и думали, с чего же новую жизнь начинать…

Надвигались холода. Кое-как оборудовали сохранившиеся немецкие блиндажи, в них и зимовали. Еды не было никакой, но выручила картошка, посаженная весной, а, в общем, всё повторялось сначала.

«Мы не плакали, а просто ревели…»

В один из солнечных майских дней 1945 года в деревню верхом на лошади из Екимовичей прискакал вестовой. Собрал всех жителей вместе и объявил, что война закончилась, мы победили. Вот так я узнала, что такое Победа. От этой радостной новости мы не плакали, мы просто ревели!

Много окрестных мужиков не вернулись домой с той страшной войны. Не пришли в свою деревню и наши молодые парни, которые остались в моей памяти навсегда весёлыми и красивыми: Павел Изотов – лейтенант, командир танка, Валентин Лахов – сын нашего деревенского учителя, Дмитрий Комаров, погибший в партизанах, братья Новиковы Емельян и Михаил, братья Михалёвы Илья и Константин, лейтенант Александр Сергеев. Вечная им всем память!

Послевоенные годы

Послевоенные годы оказались самыми трудными. Не было соли, керосина, мыла, не было жилья. Всё приходилось делать вручную, но люди помогали друг другу, иначе не выжили бы. Постепенно начинали строиться, резали лес, вывозили и сообща ставили хаты. Года три после войны пахали на себе. Собирались девять или семь женщин и тащили плуг, а ещё одна ходила за плугом. Вставали рано и, пока идти на колхозную работу, вспахивали один огород, сажая картошку. Я ещё не пахала, но всем в деревне сажала картошку в борозду. Люди были голодные, но шли на колхозную работу и там тоже копали вручную, а вечером после работы снова кому-то вспахивали огород. В колхозе работали за трудодни, которые никогда не оплачивались. Зимой постоянно занимались лесозаготовками, без выходных и праздников.

Вот так в бесконечном труде, в беспросветной нужде пролетело моё детство, а я его даже и не заметила…

P.S. Мария Егоровна Манжула ушла из жизни 6 ноября 2019 года, обретя вечный покой на своей родине, недалеко от нынешнего Десногорска, на родовом Трояновском кладбище.

Фото: из семейного архива М.Е. Котяховой-Манжула, на заглавном фото - Мария Егоровна в 1950-х годах.

Алексей Иванцов