«Узнав, что крёстный в космосе, я испугалась и заплакала»
Тамара Филатова – о Юрии Гагарине, с которым могла поделиться любым секретомДля всей планеты он – герой и первый космонавт, практически небожитель. А для Тамары ФИЛАТОВОЙ – любимый крёстный, с которым связаны самые трогательные и светлые воспоминания детства…
Крёстный и нянька
– Тамара Дмитриевна, насколько я знаю, Юрий Алексеевич был у вас в няньках…
– Да, был. Мы ведь в одном доме жили, когда я родилась. И он меня два года нянчил, потом уехал.
– Но вы того времени, конечно, не помните?
– Конечно.
– А с чего начинаются ваши личные воспоминания о Юрии Алексеевиче?
– Я помню, когда он уже учился в саратовском техникуме. И мои первые воспоминания о нём связаны с такой эйфорией, потому что он всегда привозил мне оттуда подарки. Он же крестил меня – будучи тринадцатилетним мальчиком, носил вокруг купели. И всю жизнь крёстный меня баловал – я это очень хорошо помню. Одно лето приехал – привёз маленький трёхколёсный велосипед. Другое – опять трёхколёсный велосипед, но побольше, и его уже можно было в двухколёсный трансформировать. В то время это были очень серьёзные подарки. Тем более для нашей семьи, когда мама медсестрой работала, а отец рабочим – на заводе. У обоих зарплата небольшая была, и такими игрушками родители не могли нас побаловать. У меня тогда братик родился. И, кстати, я сразу сказала: «У меня крёстный – Юрочка, и братик тоже Юрочкой будет». Поэтому родители брата Юрием и назвали.
– А правда, что Юрий Алексеевич не очень любил, когда вы его при других крёстным называли?
– Наоборот – он даже этим очень гордился. Особенно поначалу. И когда крёстного уже перевели в Москву и они жили на Чкаловской. Это был 60-й год, и я всё лето провела с ними, потому что Валентина Ивановна вышла на работу и надо было с Леночкой помочь: в ясельки отвести, забрать. Так вот, тогда Юрий Алексеевич не возражал, что я его крёстным называю. Даже когда друзья к ним в гости заходили. Но это ещё до полёта было. А потом, как он слетал в космос и в гости стали уже космонавты приходить и другие известные люди, он меня попросил однажды: «Ты меня при всех не зови крёстным». Я ответила: «Хорошо, крёстный, не буду». Тогда он только рукой махнул: «Делай что хочешь!» Так что абсолютно все знали, что Юрий Алексеевич мой крёстный, – и космонавты, и друзья его, и все гости. И я его иначе и не называла. Да и как? Дядей Юрой – но какой он мне дядя по возрасту, скорее старший брат. А просто Юрой – язык не поворачивался.
Заговорщики
– Есть какие-то семейные истории, связанные с Юрием Алексеевичем, которые уже стали почти легендарными?
– Да нет вроде. Просто у каждого из нас свои воспоминания, свои истории. Я, например, пока он был жив, всегда ощущала на себе тепло, которое от него исходило. И когда меня спрашивали, какой бы фразой я могла охарактеризовать крёстного, я всегда отвечала, что он был очень тёплый человек. Мне с ним было настолько комфортно и уютно, что я могла доверить ему даже то, что не рассказала бы и маме.
Когда они уже жили в Звёздном городке, у них было такое фойе, где висело бра и стояли четыре кресла и журнальный столик. Так вот моё самое любимое занятие было: когда у крёстного находилось время и он садился в одно из кресел, я забиралась к нему на колени, и мы долго-долго о чём-нибудь шептались. Валентина Ивановна в такие минуты звала нас заговорщиками. Я чаще всего вспоминаю именно такие моменты. Вспоминаю с теплотой и болью одновременно – ведь это никогда уже не повторится…
Или вот ещё случай был. Поехали мы как-то за грибами. Очень грибной год выдался, и мы отправились в лес. А у Бори, младшего брата Юрия Алексеевича, был мотоцикл «Восход». И я не в машину к крёстному села, а на мотоцикл к Боре. И вот мы летим с ним – километров под 80, наверное: трасса же пустая тогда была, не как сейчас. Мы впереди, крёстный на машине за нами. И вдруг резкий поворот налево. Боря на всей скорости лихо поворачивает, и мы с ним летим в кювет. Падаем в какую-то канаву, мотоцикл на нас. Останавливается машина – выходит крёстный. Я его таким больше никогда не видела. Белый, как полотно. И глаза очень серьёзные. Они у него никогда такими не были, всегда как будто смеялись. И я чувствую, что всё – достанется и мне, и Боре. Мне, правда, он только сказал жёстко: «Немедленно в машину!» А на Борьку шумел очень.
Самое интересное, что мне тогда было ужасно жалко сарафана, который я разорвала. Он мне очень нравился. Ярко-красный сарафан в цветочек, мне мама сшила, и я тогда надела-то его первый или второй раз. Мне именно это запомнилось, как я горевала по этому сарафану. Не радовалась, что мы живы-здоровы и только лёгким испугом отделались. А ведь там, в канаве, кругом было битое стекло от трёхлитровых бутылей. Чуть в сторону – и нас бы просто располосовало. А так даже синяков не было – как Господь уберёг. И только сарафан на боку разорвался…
«Страшный» день
– А день первого полёта помните?
– Конечно. Мне 14 лет было – уже взрослая. Поэтому очень хорошо помню весь тот страх – можно сказать, даже ужас, что я испытала, когда узнала, что крёстный в космосе.
– А вы не знали заранее?
– Нет. Нам тогда только говорили, что он лётчик-испытатель. Поэтому когда классная подошла ко мне на перемене и сказала: «Ты знаешь, что твой дядя в космосе?» – я просто упала на парту и заплакала. И потом весь урок всхлипывала. Мне было действительно страшно, жутко страшно. Ведь мы, обыкновенные обыватели, тогда о космосе вообще ничего не знали. Хотя, несмотря на ту информацию, которая есть сегодня, он всё равно так и не перестал быть враждебным. Поэтому я безумно испугалась. И успокоилась только на следующей перемене, когда классная опять пришла и сказала: «Ну что ты плачешь? Всё нормально – он уже на Земле».
Тут у нас и занятия в школе прекратились – все на улицу высыпали. А день был такой чудесный, солнечный. Казалось, даже природа радуется – по-моему, на всей европейской части солнечно было. И весь город был на улице – никто уже не учился и не работал. Когда к дому подошла, я и его не узнала – столько народу было. И машин легковых море. А ведь тогда у нас это была такая редкость. Бывало, стоило одной машине появиться, как ребятишки за ней бегом бежали. В дом тоже не войти – людей полно. Причём у нас до этого телефона не было, а тут уже стоят сразу несколько аппаратов и трезвонят без конца. И мама, Борис и Валентин висят на этих телефонах – отвечают на вопросы. А звонят со всего белого света: и из Советского Союза, и из-за рубежа. Всем было интересно знать, кто такой Гагарин, какой он и откуда…
– И что в основном спрашивали?
– Очень много интересовались именно его биографией. И мама со своими братьями на эти вопросы отвечала.
А потом их всех в тот же вечер увезли в Москву. И только меня оставили на хозяйстве. Потому что у нас тогда и свиньи были, и куры, и кролики – только корову к тому времени продали, а так и корова была. И вот мне пришлось остаться, чтобы за всем этим хозяйством смотреть.
В общем, взрослые уехали, а корреспонденты московские ко мне набежали. А что я? Можно сказать, деревенская девчонка – городок маленький, я ничего особо-то в своей жизни и не видела. И вдруг столько взрослых, солидных людей с фотоаппаратами и диктофонами. Я на них смотрела почти как на богов. А они творили что хотели.
У нас в комоде в двух верхних ящиках лежали фотографии. Понятное дело, любительские – потому что и крёстный, и Борис увлекались фотографией. И потом, как в любом крестьянском доме, на стенах в рамках тоже много фотографий висело. Так вот, эти корреспонденты сами снимали рамки, вытаскивали фото, открывали ящики в комоде. Говорили: «Можно мы возьмём?» И при этом заверяли: «Мы всё вернём». Ну как я могла таким людям не поверить?! Естественно, я им всё раздала. Но никто потом ни одной фотографии так и не вернул. И когда я начала уже в музее работать, то поняла, какое тогда преступление совершила, раздавая эти фото. Потом я много была и в АПН, и в ТАСС – привозила копии с тех фотографий.
Секрет силы
– Тамара Дмитриевна, поделитесь секретом духовной силы Гагариных. Одна из ваших землячек как-то заметила, что «именно из этого рода человек должен был первым полететь в космос – чувствуется в них какой-то стержень внутренний»...
– Я думаю, что корни этой силы – в крестьянском происхождении. То, что Юрий Алексеевич – крестьянский сын. Причём и по отцовской, и по материнской линии. А в русском крестьянине уже на генетическом уровне твёрдость характера и духовная сила заложены. Ведь как раньше на Руси воспитывали? Всем миром. То есть не только в семьях уму-разуму учили, но и общинно. И каждый старался помочь другому, в беде не бросить. На этих же традициях и Юрий Алексеевич рос, да и остальные в семье.
После войны, когда Смоленщину только освободили, разруха ещё была и голод, а дед бабушке говорил: «Нюша, что ж твои сёстры не везут к нам своих ребятишек – напиши им ещё раз. Если уж у нас на земле голодновато, каково же им там в городе?» То есть, по сути, и своих-то детей досыта кормить было нечем, а он думал ещё и о племянниках.
И Юрий Алексеевич всю жизнь очень глубоко чувствовал крестьянскую душу, переживал за людей, а особенно за детей. Ему было больно, что спустя 15–20 лет после войны ещё есть дети-сироты. И, конечно, он близко к сердцу принимал то, что Смоленщина так мучительно долго и тяжело восстанавливается после войны. Он все силы прикладывал к тому, чтобы хотя бы на своей родине ускорить этот процесс – и пока был жив, очень много для этого сделал.
– Пока Юрий Алексеевич остаётся не только первым, но и единственным космонавтом – уроженцем гжатской земли...
– Как говорится, ещё не вечер. А потом это не самое главное – стать космонавтом. Главное, к чему призывал Юрий Алексеевич, это быть хорошим человеком и профессионалом в своём деле. Дояркой, врачом, рабочим у станка – неважно. Даже дворник – один метёт так, что руки отбить хочется, а у другого метла в руках играет так, что залюбуешься...
