От пуль его хранило Знамя…
Один из лучших смоленских журналистов Михаил ВЕЛИКАНОВ – о знаменосце Победы Михаиле ЕГОРОВЕ (впервые опубликовано 21 апреля 2005 года)В 1968 году Михаила Егорова срочно вызвали в Смоленск. Предстояло выполнить очередное партийное поручение. Сколько их после войны легло на плечи героя – не счесть, скольким землякам удалось помочь – сосчитать невозможно. Но на этот раз... Задание исторического значения. В обкоме объяснили: явиться в Москву при полном параде и при всех регалиях, от Вечного огня у Могилы Неизвестного солдата доставить факел в Смоленск.
На бронетранспортёре Михаил Алексеевич возвращался в родной город. На протяжении всего пути жители Подмосковья и Смоленщины приветствовали прославленного героя. В сквере у крепостной стены Смоленска Михаил Егоров зажёг Вечный огонь. О чём он думал в тот торжественный момент, что переживал? Кто знает... Может, вспомнил однополчан, павших у стен Берлина, а может, купол поверженного рейхстага... Но уж во всяком случае не мог представить, что всего в трёх шагах от зажжённого им огня через каких-то семь лет обретёт свой последний приют.
Фото: rudnya.org
В тихом городке Рудне на скромной улочке стоит добротный дом с небольшим яблоневым садиком. Появился он здесь не сразу, а лишь в 67-м году, к 50-летию Октябрьской революции. До этого жили Егоровы в небольшой неказистой избе. Но её двери всегда были радушно открыты для гостей. А их было видимо-невидимо. Приезжали друзья-однополчане, историки, кинодокументалисты, писатели, школьники. Все, кто хотел узнать, как поживает человек, водрузивший Знамя Победы над рейхстагом. Навещал своего собрата и Мелитон Кантария. Егоров в свою очередь гостил в Грузии. У Мелитона – двухэтажный особняк на берегу Чёрного моря, роскошная усадьба. Михаил не завидовал. После войны немного поработал председателем колхоза, на себе ощутил горе и беды земляков. За время оккупации Смоленщина оказалась разграбленной и истерзанной, каждый третий житель области погиб в пекле войны.
Новый дом семья героя восприняла как подарок судьбы, ведь две дочери подрастали. Михаил Алексеевич посадил небольшой яблоневый сад, обнёс его скромным штакетником, но калитка здесь не закрывалась. Русская душа потомственного крестьянина была распахнута для всех.
В его открытости и отзывчивости я сам не раз убеждался. Когда работал в областной молодёжной газете, был свидетелем, как комсомол не давал ему покоя со всеми своими многочисленными мероприятиями.
Однажды, накануне очередного Дня Победы, с фотокорреспондентом Андреем Лукашенко и мы прикатили в Рудню. Михаил Алексеевич дома был один. Засуетился.
– Женщин моих нет, – стал оправдываться, – но я мигом что-нибудь придумаю.
Мы стали отговаривать: мол, времени в обрез, сфотографируем, побеседуем, материал в празднич¬ный номер горит.
– Ничего, подождёт ваш номер, так не отпущу, – стоял на своём Михаил Алексеевич.
Нарезал хлеба, сала и положил на стол тюбики со сгущённым молоком. Мы недоумённо переглянулись. Егоров перехватил наши взгляды.
– Это новая продукция нашего комбината, на экспорт выпускаем, – с гордостью произнёс он. – Вы представить себе не можете, как хороша сгущёнка к водочке.
Пришлось подчиниться. Так за рюмкой и сгущёнкой Михаил Алексеевич вдруг стал рассказывать не о привычной берлинской эпопее, а о лете 41-го года, что если и описывалось в прессе, то мимоходом, одним абзацем.
«В сорок первом году, в июне, мне было вручено свидетельство об окончании семилетки. Обычное купание в речке, которая была далековато от деревни – в часе ходьбы. Уходили на целый день. Когда темнело, наступал и у нас «тихий час». Моисей Ермаченков, наш музыкант, приносил из дома гармошку. Сначала Моисей давал сольный концерт. От своей бабки он знал множество берущих за душу народных песен. А заканчивалась наша самодеятельность почти всегда одинаково. Пели свои любимые песни: «По долинам и по взгорьям», «Мы мирные люди...», «Всё выше, и выше, и выше...».
В один из таких вечеров, 21 июня, мы договорились, что завтра всей компанией отправимся в лес за грибами. В то лето, я помню, смоленские леса буквально ломились от грибов и разных ягод. Таскали их корзинами, вёдрами, даже на подводах возили.
...К полудню наши корзины были полны. Уже расходясь по домам, увидели, как к конторе колхоза на большой скорости подкатил воен¬ный на мотоцикле с коляской.
Так началась война.
Отступая, наши части прятали в лесу оружие. Однажды мы увидели это и поглубже закопали в лесу два узла с боеприпасами. Впоследствии, встретив в лесу партизан, рассказали им о спрятанном оружии. Оно пригодилось. Вскоре с нашей помощью партизанами был сожжён мост, через который двигались фашистские войска.
Эта диверсия на оживлённой магистрали привела немцев в ярость. Буквально на следующий день в нашу деревню Бардино прибыл карательный отряд – человек двадцать фрицев и несколько полицаев. Они выгнали на улицу всех сельчан и построили перед зданием школы. Затем по указке полицаев схватили четырёх стариков – колхозных активистов и, несмотря на мольбы женщин, повесили их. Об этом страшном событии мы узнали только вечером, когда вернулись из лесу. Тогда же немцы уничтожили четырнадцать человек в деревне Скляры, одиннадцать – в деревне Роскошь.
В партизанском полку я провоевал два года. Многое пришлось повидать и пережить. Ведь я был командиром отделения разведки, на счету которой более 50 операций.
Когда я партизанил, мне везло – ни одной царапины. А как в часть попал, сразу ранило в плечо. Подлечился в госпитале, съездил домой, стариков своих навестил. Не очень-то весёлое было это свидание: мать совсем состарилась, не могла слезы сдержать, как меня живым увидала. В деревне полное разорение. Отступая, фашисты старались сжечь всё, что не подда¬валось разграблению. Дел по хозяйству было невпроворот, я за всё схватился сразу: чинил, пилил, пахал. Но долго выдержать этой мирной работы не мог, то и дело мыслями возвращался на фронт, туда, где мои товарищи продолжали драться с фашистами. Словом, уехал я раньше срока, не добыв положенного отпуска. В свою часть я уже не попал и был направлен в 150-ю Идрицкую дивизию, в 756-й полк. Было это в декабре 1944 года».
О подвиге Михаила Егорова и Мелитона Кантария написано много. Вероятно, кое-что авторы публикаций приукрасили, домыслили. Исторические события по прошествии времени, как правило, обрастают легендами, но не вина в том героев. Уйдя в мир иной, они опровергнуть ничего не могут. Так уж устроена жизнь.
К сожалению, в последние годы недобросовестные журналисты и биографы сочинили явные мифы, опровергли «первенство» Егорова и Кантария в водружении Знамени Победы над рейхстагом, приписали подвиг другим неведомым разведчикам. Ничего удивительного в этом нет, многие поддались модному соблазну всё опровергать, рисовать прошлое одной чёрной краской.
А ведь зря лихие авторы не побывали в Рудне, в мемориальном музее Егорова, заведует которым дочь героя – Тамара Михайловна. Кстати, после публикаций, развенчивающих подвиг её отца, она написала письмо в Москву Герою Советского Союза генерал-лейтенанту Шатилову с просьбой высказать своё мнение.
Василий Митрофанович откликнулся на просьбу дочери.
«Я своими глазами видел исторический момент водружения Знамени Победы над куполом рейхстага Михаилом Егоровым и Мелитоном Кантария!» – утверждает в письме, хранящемся сейчас в музее. Его мнение представляется особенно важным, потому что в состав 150-й стрелковой Идрицкой дивизии, которой командовал Шатилов, входили 674-й и 455-й полки, разведчикам которых отдают нынче пальму первенства авторы некоторых публикаций.
Василий Митрофанович пишет о том, что ему дорога память обо всех – погибших и живых – советских воинах, проявивших героизм при взятии рейхстага, установивших флаги на нём. «Но Знамя Победы – одно, и именно оно выставлено сейчас в Центральном музее Вооружённых сил СССР», – говорится в его письме.
Есть ещё одно свидетельство – маршала Г.К. Жукова из знаменитой книги «Воспоминания и размышления»: «В 18 часов был повторён штурм рейхстага. Части 150-й и 171-й стрелковых дивизий очищали от противника этаж за этажом. В 21 час 30 апреля сержант М.А. Егоров и младший сержант М.В. Кантария водрузили вручённое им Военным советом армии Знамя Победы над главным куполом рейхстага.
Командующий Третьей ударной армией генерал В.И. Кузнецов, лично наблюдавший за историческим боем взятия рейхстага, немедленно позвонил мне на командный пункт и радостно сообщил:
– На рейхстаге – красное знамя! Ура, товарищ маршал!»
Когда появились публикации, журналист Пётр Артемович Шпаков, ныне покойный, близко знавший Егорова и не раз писавший о нём, развеял остатки сомнений, приведя в доказательство заметку из газеты «Воин Родины», датированную 5 мая 1945 года. Это газета той самой 150-й дивизии. По горячим следам она сообщает об этом событии и рассказывает во всех подробностях о подвиге Егорова и Кантария. Никаких других имён дивизионная газета не упоминает.
На письмо Тамары Егоровой откликнулся фронтовой фотограф Анатолий Морозов. Это большая удача для музея. Именно Морозов сделал знаменитый фотоснимок, облетевший сотни газет и журналов и до сих пор воспроизводимый в самых разных изданиях. Егоров и Кантария со Знаменем Победы на куполе рейхстага. Ценность этого снимка в том, что он сделан рано утром 2 мая 1945 года. Ветер Истории развевает Знамя на фоне чистого неба…
Анатолий Морозов прислал в дар музею этот и другие авторские снимки знаменосцев с личной печатью. На одном из них он написал: «От имени миллионов советских людей».
От себя добавлю. Есть одна деталь, о которой ни разу не упоминалось в многочисленных публикациях о Егорове. Как-то при встрече закурили, и я обратил внимание на его ладони. Они были испещрены шрамами. Михаил Алексеевич объяснил:
– Купол рейхстага под непрерывным обстрелом буквально изрешетило, под ветром он немного раскачивался, из рам торчало стекло, но наши руки его не ощущали, таково напряжение. Только потом кровь и нестерпимая боль вернули к реальности.
И ещё об одном. Нередко публицисты создавали слишком упрощённый образ Михаила Егорова. Этакого деревенского мужика, которым управляли, как хотели, выставляли напоказ по юбилейным датам, проявлять себя не разрешали. Но так ли это?
Нет, славой Михаил Алексеевич обделён не был. И по свету поездил, и с великими людьми встречался. Об этом говорят документы руднянского музея: на фотографиях он с Жуковым, с Хрущёвым, с французскими лётчиками полка «Нормандия–Неман». Со всеми держался достойно.
Из школьного сочинения правнучки М.А. Егорова Ани Дорожкиной: «Я своего прадеда не видела. Когда меня ещё не было, он погиб в автомобильной катастрофе. Случилось это 20 июля 1975 года. Было ему тогда пятьдесят два года. Похоронили его со всеми воинскими почестями в Смоленске, в сквере Памяти Героев, рядом с Вечным огнём, зажжённым им самим. Со слов моей мамы и родных мне людей я узнала о прадеде много хорошего и интересного».
В 75-м он вернулся из Москвы с Парада Победы. Знамя, которое нёс Егоров под непрерывным обстрелом на купол рейхстага, хранило его от пуль. Мирное время не уберегло…
