Страница жизни нашей советской семьи
«Смоленская газета» продолжает публикацию воспоминаний Валентины Викторовны Берёзко, присланных нам из Твери её сыном Сергеем Фёдоровичем. Валентина Викторовна, незадолго до Великой Отечественной войны приехавшая с семьёй в Рудню, не успела убежать от немцев и с двумя маленькими дочками оказалась в фашистской оккупации. Событиям того времени она по просьбе своего сына, родившегося в 1947 году, посвятила несколько писем, которые написала уже на склоне лет.
Воспоминания Валентины Викторовны Берёзко мы опубликуем в нескольких номерах – с некоторыми сокращениями, но с сохранением авторского стиля и пояснениями Сергея Фёдоровича. Часть фотографий – из семейного архива.
Продолжение. Начало в № 16 от 19 апреля
Пошли домой
Надо же узнать, что с домом… Жарища, пыль, идём домой к себе в Рудню. На мне открытый летний сарафан, Маруся в юбке с майкой. Жара ужасная. Слухи, что немцы прямо бросаются на русских женщин.
Во время дороги встретили немецкую пехоту. Лошади такие красивые, молочного цвета, со светлыми хвостами, сильные, ноги лохматые. Упряжь вся светлая, из широких ремней с блестящими пряжками. Везли какие-то маленькие орудия с одним дулом, потом кухню, потом идут солдаты. Долго шли. Может, это были власовцы или бандеровцы, ведь тогда мы же ничего не знали. Показалось, что лица русские, я стала кричать: «Федя! Берёзко!» Топот, гул, нас и не слышно, а у нас и сил нет громче кричать.
Подошли мы к лечебнице: половины стены нет, окна выбиты, всё разбито, разломано, вокруг всё валяется. Мебели, наших вещей, продуктов – нет, сундуки вывернуты, на земле валяются бельё, платья. Никакой скотины нашей нет.
Бабушка пересидела всё это время у Маруси – с нами не захотела бежать. Почему свекровь не присмотрела за домом, вещами – не знаю, но когда мы пришли, она сразу появилась и говорит, что корову – нашу красавицу – она успела спрятать, а сама укрылась в какой-то трубе и всё видела, как громили. Немцы вынимали мужское бельё, тут же переодевались. Вытягивали наволочки, простынями вытирали ружья, бросали. В общем, всё потеряно. Валяется в пыли большая красивая кукла, почему-то голая, а на ней – куча, и чайной салфеткой прикрыта. Детки плакали.
Кто-то гусей наших увёз. Мне сказали, что забрал их себе один из наших фельдшеров…
Всё пропало. Всё, что было, всё потеряно. Из вещей подбирала, что находила. От лечебницы остался один склад, там и стали жить.
Но вот – не было у меня слёз, не плакала, одна мысль: дети у меня.
Мать с Василием Петровичем жили в Ярцево и успели от войны уехать в Линду (село в Горьковской, ныне – Нижегородской области. – Прим. ред.). Тётю Шуру (мамина тётя, Александра Ивановна Лагутина. – Прим. С. Б.) эвакуировали из Лиозно, где она учительствовала. Они проезжали через Рудню, она хотела меня забрать, но машина не остановилась. Потом она оказалась в Москве у Лёвки (сын А.И. Лагутиной. – Прим. С. Б.).
Теперь – плен
Вдруг прошёл слух, что в городе Демидове – как раз на родине моей бабушки, это километров шестьдесят, – привезли пленных, и если кто местный или за кем придут родственники, то немцы отпускают. И вот мы с Марусей решили туда сходить. Где-то шли, где-то подъезжали. Добрались. Большой лагерь – овраг, огороженный проволокой, на дне оврага жижа грязи и человеческих отходов, в ней стояли пленные. За проволокой кишат тени людские. Как мартышки, эти тени повисли на проволоке, по-другому я написать не придумала.
Мы с Марусей ходим вдоль проволоки, кричим фамилии своих мужей. Нет, не откликаются.
Потом какая-то конторка была, дали нам большую толстую книгу, где были записаны фамилии умерших пленных. Меня как на электрический стул посадили и заставили читать. Трясло, колотило. Я не могу описать того ужаса – искать свою фамилию в списках умерших. Я не умею описать своего состояния…
Ну вот, ходим около решётки. Один, другой мужчины просят: «Скажи, что я твой муж!» Как мы с Марусей осмелились, как мы смогли? И тогда, и сейчас не понимаю – ведь у обеих дети.
У калиток, а их была не одна, стояли немцы. Вот подходим к немцу, показываем на пленного и говорим: «Я его жена!» И немцы выпускали человека. Недалеко стоял сарай, за сараем – лес. Заходили мы с «мужьями» за этот сарай, и они бегом скрывались в лесу. Кто руку поцелует, кто в щёку: «Ты наша мать!» А другие, как мухи, молча отлетают в лес. Чтобы нас немцы не узнавали, мы платочек то сверху завяжем, то под подбородком и к другой калитке идём. И вот я так освободила семь человек, Маруся – одиннадцать. Может быть, кто из них потом вспоминал нас, искал, но мы из тех мест уехали. Как отец говорил, это забыть нельзя. Итак, мы ушли с этого плена.
В какой-то, не помню, плен мы ходили пешком: дорога то шоссе, то булыжник, то камушки мелкие. Я была в тапочках, и так они были сношены, сколько ни клала я в них траву, стёрла ноги так, что они стали как тёрка. Возвращались мы опять ни с чем, в голове думы чёрные. Близко уже было от дома, мы с Марусей разошлись. Я сошла с дороги вниз на траву, ноги в крови, горят. И вот уж, как говорят, Бог ещё меня сохранил! Встала я на какой-то камушек, смотрю, колышек, а на нём «МИНЫ» написано. Страшно! Поднялась опять на шоссе.
В Витебск в плен ходили, от нас 2 часа на поезде, но мы, конечно, пешком, где кто подвезёт.
Маруся потом ещё раз ходила в плен в Демидов, и что же – нашла мужа своего! До войны он работал у папы ветфельдшером. А потом, уже в оккупации, мой Володя (Владимир Мартиновский – мамин брат по матери. – Прим. С. Б.) работал в лечебнице с ним. Конечно, Маруся и Берёзко искала.
Но мне – всё безутешно.
До войны приехали работать к нам хирург с женой-учительницей. Мало мы были с ними знакомы. Собралась эта учительница поехать в Смоленск, в госпиталь, своего мужа искать. Привела мне своих троих детей, старшему семь лет. И что же, проходит неделя, идёт вторая, её нет. Соседки меня ругают: зачем согласилась, что ты будешь с ними делать, случись с ней что? О чём думала, чем я детей кормила, как справлялась – не помню. Как-то соседи помогли.
И вот она явилась. Поправилась, довольная – муж нашёлся. Я была на дворе, дети где-то играли. Идёт и, не доходя до меня, кричит: «Иди, иди, плохую новость тебе скажу!» Как я за ней до дому дошла, не знаю. Вошли в дом, она даёт мне градусник, ключ и картинку, нарисованную карандашом, – волк воет на луну. И записка: «Фёдор Игнатьевич Берёзко… умер от тифа… час до смерти был без памяти». Дата рождения указана точно.
Вижу, бегут домой мои детки. Я ей: «Не говори детям ничего!» И что же? Не успели дверь открыть – «Ваш папа умер!» Соседи мои все прибежали, как они начали ругать её! А та забрала своих детей и ушла. Между прочим, у неё была корова, так на время своего отсутствия она отдавала её своим приятелям. Потом мне сказали, она загрузила своё добро в телегу, запрягла эту корову и уехала к себе на родину (она была латышка). Эта паразитка очень ругала Сталина. Посмотрел бы ты на неё. Противная: в школу ходила – чулки с рваными пятками, – учительница математики… Она не могла знать отцовский день рождения. Может, ещё был Берёзко?..
Не хочется писать, как это было «легко». Деточки мои упали на кровать и так плакали: «Папа, папа умер…» Уговорила их: решили, что это неправда. Мне самой как-то и верилось, и не верилось. Больше всего меня смутил градусник – он придавал какую-то правдоподобность. Но при чём здесь ключ, эта картинка?
Шила я одной женщине юбку, прихожу к ней, у неё цыганка сидит: «Давай погадаю!» Ты знаешь, как я к этому отношусь. Отказываюсь – нет, начала мне гадать и говорит: «У тебя не родной отец!» И дальше: «Твой муж переписывается с ними. Он – начальник, жив и здоров». Правильно, мама и отец (речь идёт о матери В.В. Берёзко Надежде Ивановне и Фёдоре Игнатьевиче Берёзко, отце Сергея Фёдоровича. – Прим. ред.) переписывались: он через родителей нас искал. Вот и не верь цыганкам! Меня это успокоило немного. Потом вижу сон, будто отец едет верхом на лошади. Гадай-думай что хочешь.
Три семьи в одном доме
Потом немцы в лечебнице поселили пленных поляков, огородили двумя рядами колючей проволоки. Говорили, что по ней было проведено электричество. Поляки пилили для дороги деревянные столбики.
К зиме я попала жить, не помню как, в старый пятистенный еврейский дом, полный огромных крыс. Потом ко мне пришла папина санитарка Женчевская с дочерью, потом молодые муж с женой – три семьи cобралось.
Маруся жила недалеко от лечебницы – её дом уцелел, и бабушка к ней пошла жить. Собирали они зерно и гнали водку – мать была большой специалисткой по этому делу.
Раз и я гнала самогон. Татьяна – соседка – сказала мне: «Хватит тебе сидеть в темноте и без сахарина. Пойдём в поле, наберём зерна!» Сколько было потоптано и брошено хлеба! У Татьяны был аппарат, с его помощью она как-то получала самогон молочного цвета, говорили, очень крепкий. Только мы с ней устроились гнать (а дело было ночью), вдруг входят два немца – патруль! У меня сердце оборвалось. Но Татьяна – баба была бойкая: налила им по стакану, и они ушли. Самогона у меня получилось литра три. На следующий день пришёл полицай с немцами, и всё у меня забрали.
Вот приказывают всем явиться в управу, зарегистрироваться. Пошла и я. Захожу – и чуть не упала: сидят за столом все наши из РАЙЗО (районный земельный отдел. – Прим. ред.), нет только отца да зоотехника. Спрашивают у меня: как записать, кем работаете? Они знали, что я работала у отца лаборанткой, но посоветовали записаться портнихой, я ведь могла кому и юбку, и кофту сшить, а лаборантку немцы могли в Германию угнать.
Продолжение в следующих номерах
