Даниил Крамер: жизнь в ритме джаза
Откровения человека, которому на всё хватает времени и энергииКогда Даниил Крамер играет на рояле, восторг вызывает не только музыка, но и то, с каким упоением он эту музыку производит. Причём в процессе задействовано всё тело: руки, ноги, голова…Он буквально танцует на стуле, мурлыча что-то от удовольствия. И это такая невероятная энергетика, что зритель едва дожидается конца очередной композиции, чтобы выразить свой восторг взрывом аплодисментов.
Когда этих клавиш коснётся рука…
– Даниил Борисович, вы автор фразы о том, что «Смоленская филармония – это там, где плохой рояль»…
– Был плохой рояль. Теперь уже надо говорить «был».
– Вам уже удалось оценить его качество?
– Да, хороший Бехштейн. Конечно, хотелось бы Стенвей, но для Бехштейна очень хорош. И радует, что ваша филармония не одна такая. За последние несколько лет, несмотря на экономические трудности, деньги на культуру всё-таки выделяют, и некоторое количество весьма неплохих роялей куплено и установлено в концертных залах.
– Хочу спросить о ваших взаимоотношениях с роялем. Очень часто музыканты наделяют инструмент человеческими качествами. А для вас рояль – это…
– То, что музыканты очеловечивают инструменты, нисколько не удивительно. Других отношений между ними просто не может быть. В противном случае это не музыкант, а ремесленник. Я не шучу, и это не кокетство. Музыкант воспринимает свой инструмент в нескольких позициях. С одной стороны, это продолжение его тела. Чего хотите: рук, ног, носа… А с другой – инструмент действительно ведёт себя как человек. И если с ним не договоришься, то и концерта может не получиться. Так что инструмент надо уметь понимать: его характер, его качества, на что он покрикивает и раздражается, а на что ласкается и муркает…
– А рояль – это мужчина или женщина?
– Мужчина, конечно.
Родом из детства
– Вы родились не в семье музыкантов – ваши родители учитель и врач…
– Да, но при этом моя мама в семь лет уже давала концерты. Просто врачом она стала из-за войны. Эвакуация, Ташкент – там надо было просто выжить, не умереть с голоду. В начале войны маме было 12 лет. Это подростковый возраст, когда как раз формируется аппарат. В эти годы надо много заниматься, играть, работать над техникой, а у неё не было такой возможности. В Харьков мама вернулась только в 46–47-м году, когда время уже было упущено. И талантливой пианистке, которая уже в семь лет давала сольные концерты, пришлось стать врачом.
– То есть любовь к музыке, к инструменту у вас от мамы?
– В общем, да. Потому что папе слон на ухо наступил. Зато он талантливейший учитель, в Советском Союзе он был одним из лучших сурдопедагогов, работавших с глухонемыми детьми.
– Свою первую престижную премию вы получили в достаточно юном возрасте…
– Да, в 14 лет.
– …Понятно, что такому успеху предшествовало много работы. И сразу представляется такая картинка из фильма: все мальчики играют в футбол, а один с грустью во взгляде разучивает гаммы…
– Это точно не про меня! Да, моё детство нельзя назвать лёгким и беззаботным. Но и несчастливым оно не было. За что спасибо маме и учителям, которые умели так организовать моё время, что его на всё хватало: и на занятия, и на композицию, и на книжку почитать, и с девушкой погулять… Плюс ещё, и это нельзя отрицать, та доля божьего дара, которая позволяла мне за час делать то, на что у других уходило все четыре. Мне можно было вообще не тратить время на домашние задания. Я любое сочинение писал за двадцать минут и всегда получал пятёрку. При этом я нечасто открывал учебник грамматики – просто читал книги, написанные нормальным языком. То есть грамотность входила в меня с детства вместе с хорошей литературой. Поэтому когда сейчас я вижу человека, пишущего с ошибками, то понимаю, что он просто не читает книги.
Жить нужно в кайф
– Судя по гастрольному графику, у вас такой бешеный темп жизни сохранился до сих пор…
– Да.
– А откуда берутся силы и энергия, чтобы в таком темпе жить?
– Дело в том, что мне не нужно брать энергию – я её коплю для концерта. Я и живу, собственно, в тот момент, когда начинаю играть… Вы можете представить себе жизнь гастрольного музыканта? Когда встаёшь, принимаешь душ и идёшь на самолёт. Или садишься в поезд. Или в машину, как мы сегодня в семь утра, чтобы сюда приехать. А теперь сидим и ждём концерта. И так каждый день. Вы назовёте это жизнью?
– Смотря для чего живёшь…
– Вот именно. Ты выходишь на пару часов на сцену, и начинается твоя жизнь. И только ради неё ты терпишь всё остальное: отели, рестораны с недомашней едой, самолёты – бизнес-класс или нет, без разницы, главное, что не дома… Конечно, поначалу и это кайф, но когда ты живёшь так уже лет тридцать, надоедает. Но сцена – это нечто, что заставляет тебя выносить всё. Я никогда не пробовал наркотики, но мне кажется, что сильнее наркотика, чем сцена, вряд ли можно найти.
По паспорту русский
– Даниил Борисович, а дом для вас – это где? Разве вы не чувствуете себя неким гражданином мира, постоянно находясь в разъездах?
– Да, чувствую. Я гражданин мира, потому что живу везде. Но всё-таки дом для меня там, где жена и семья.
– То есть в Харькове?
– Нет, в Москве. Я с 1978 года в Москве живу.
– Просто я сегодня в интернете прочитала, что вы гражданин Украины…
– Да меня куда только не записывали! Я видел на афишах и «Крамер, США» и «Крамер, Израиль». Теперь ещё напишут «Крамер, Украина»…Нет, я родился на Украине, вырос в Харькове, но живу в России – я русский музыкант. А насчёт гражданства – могу паспорт показать.
– Не надо – я вам верю…
Без вранья
– Вы начинали как классический музыкант, а потом увлеклись джазом. Почему?
– А вы всегда отдаёте себе отчёт, когда вам что-то безумно нравится?.. Помните, у Булгакова в «Собачьем сердце» есть фантастическая по значимости и крохотная по размерам сценка, когда к профессору Преображенскому приходит товарищ Швондер с компанией и требует, чтобы тот выселился из нескольких комнат? И когда у них ничего не получается, некая дама, похожая на мужчину, предлагает купить журнал в пользу детей Германии. А профессор говорит: «Не хочу». Она не понимает, пытается найти причину его отказа: «Вам жалко», «Вы не любите детей»… А он опять повторяет: «Не хочу»…
У каждого человека есть вещи, не требующие никаких объяснений. Это просто некий душевный позыв, с которым ничего нельзя поделать – только идти вслед за ним. В общем-то, он всегда ведёт правильно. Так вот, когда я услышал джаз, со мной случилось то же самое, что и чуть раньше, когда я впервые услышал классику: я понял, что мне надо покорно идти туда, куда меня ведёт собственная душа. Не спрашивая у неё объяснений и не отвечая на вопросы почему…
– На вашу жизнь накладывает отпечаток ваше увлечение джазом?
– Не думаю. Другое дело, что джазовый музыкант в силу специфики профессии и будучи импровизатором должен обладать сверхмоментальной реакцией. Я, например, на приличной скорости беру от 17 до 20 звуков в секунду. И каждый надо обработать, решить, что делать дальше. Представляете, с какой скоростью должен работать мозг?!
И ещё я должен уметь раскрывать душу на публике. Вы когда-нибудь пробовали раскрыть душу даже себе самой? Попробуйте – рискните здоровьем. После этого люди седеют… А мне это нужно делать на публике – перед людьми, которых я впервые вижу. Это вообще специфика артиста. Конечно, если он действительно артист, а не ремесленник, зарабатывающий деньги. Поэтому когда покойный Петров восставал против попсы, одной из причин было то, что он считал попсу душевным враньём. И на 95 процентов он был прав. А на 5 – нет, потому что есть такие люди, которые не врали нигде: ни в попсе, ни в джазе, не в шансоне. Те же Фредди Меркьюри, Эдит Пиаф, Барбара Стрейзанд… Но их, к сожалению, громадное меньшинство… Так вот специфика джазового музыканта: на ходу сочиняя музыку, он ещё должен умудриться не соврать душевно публике, потому что вы это почувствуете моментально. Может быть, не осознаете, но почувствуете обязательно. Потому что за душу не тронет. А это и есть душевное враньё.
Душа обязана трудиться…
– А вне сцены вам часто приходится импровизировать?
– Столько же, сколько и всем.
– У вас на какие-то ещё увлечения, кроме музыки, время остаётся?
– Да. У меня есть два хобби, которыми я серьёзно увлекаюсь. Одно – древний мир. Я такой дилетант историк-аналитик. И меня крайне интересует древний мир – особенно в связи с тем, что в современном я нахожу кучу ошибок, которые человечество так и не исправило с тех самых времён. И мы как были дураками, так и остались. Как римляне изобрели «разделяй и властвуй», так с тех пор в политике ничего нового не случилось. Вот смотрим на войну с Украиной и видим, как древнее правило успешно применяется на двух народах, а виноваты третьи, но об этом никто не хочет говорить… Второе хобби – я геймер. И это не просто так появилось. Опять же в силу моего аналитического ума мне очень не нравится современный мир. Живя в нём, я не нахожу для своей души того, чем могу играть. Музыкант ведь играет не руками и не ушами. Руки – это инструмент, а уши – контроль и звуковой багаж. Играет душа. И для этого она должна быть наполнена, ей необходимы чувства. Так вот этот бытовой мир, политика, «Первый канал» почему-то мою душу ничем положительным не наполняют. Тогда что? Литература? ОК. Но мне этого мало – нужен комплекс. Нужен мир, который бы я любил. И я сейчас нахожу этот мир либо на природе вместе с моей семьёй, либо в компьютере. В виртуальном пространстве я именно тот, кем хочу быть, и делаю то, что хочу, и так, как хочу. Вот поэтому я геймер – старый опытный игрок. Занимаюсь в основном РПГ, онлайн-играми, где я отдыхаю душой и получаю то, чего мне не может дать реальный бытовой мир.
И я не становлюсь от этого компьютерным наркоманом – иначе вы бы меня здесь не видели. Мне надо время на занятия музыкой, время на семью, время на обдумывание новых программ и на многое другое. Но это лишь вопрос правильной организации, поэтому времени мне хватает на всё.
– А какой у вас ник в игре?
– Ни за что не скажу! Я не хочу, чтобы половина России кинулась ко мне. Тем более что в некоторых играх я достаточно известен. Поэтому ник свой не раскрою никому…
Без эпатажа
– Сейчас среди ваших коллег стало модным участвовать в телевизионных шоу. Разные «Ледниковые периоды», «Танцы со звёздами»… У вас таких желаний не возникает?
– Я когда-то пожаловался журналистам, что я самый скучный для них вариант артиста из всех возможных. Я никого публично матом не крою, голым по улицам не бегаю, десятка любовниц не имею – не о чем писать… Знаете, когда-то по инициативе Гараняна мы с Кузнецовым создали так называемое супертрио – так нас журналисты обозвали. И вот мы устроили пресс-конференцию и позвали в кафе «Ностальгия» кучу московских журналистов. Сложились, купили винца, закусок, накрыли столы… Пришли журналисты, с удовольствием всё выпили и съели. И замолчали. Первым не выдержал Гаранян – говорит: «Что, не о чем спрашивать музыкантов?» И один отвечает так грустно: «Да мы просто не знаем, о чём с вами говорить»… Потому что, к сожалению, большинству изданий нужны жареные новости, эпатаж…
– Но ведь не всем же! Есть определённый круг и журналистов, и читателей, которым вы интересны как человек и как музыкант – без дешёвой шумихи…
– Это маленький круг, к сожалению. У большинства телезрителей менталитет замочной скважины: им надо знать, у кого новая любовница, или дворец на миллиарды, или грудь из платья выскочила…
– И всё-таки, на мой взгляд, ваша публика совершенно иная. А в разных городах зрители отличаются?
– И да, и нет. Да – потому что публика везде разная. И в тех местах, где более джазовый зритель, играть легче, потому что там понимают, о чём ты говоришь. А нет – потому что какая бы публика ни была, в конце концерта она всё равно будет моя. Хоть горячие финские парни, хоть холодные итальянские – разницы нет. Иначе мне просто не стоит выходить на сцену.
Джаз жив
– Вы – автор проекта «Джазовая музыка в академических залах». Его цель – открыть джаз для любителей классики или приучить джазовую публику к консерваториям и филармониям?
– Этот проект был создан тогда, когда в филармонических залах дай бог один концерт в год игрался. О чём, кстати, мне иногда в те годы недвусмысленно и сообщалось. Помню, как в начале своей карьеры я звонил по филармониям и предлагал хороший джазовый концерт, а в ответ получал: «А у нас в этом году джаз уже был». Смешно? А мне тогда было не до смеха. В перестройку джаз на концертной сцене вообще помер. Умерло всё: выступления, гастроли, фестивали. А я вернулся из Италии с готовым планом, взяв за прототип программу Норманна Гранца – только прикрепил её к русской действительности. Так с 91–92-го года я и начал развивать этот проект в России.
– И сейчас пациент скорее жив, чем мёртв?
– Сейчас пациент просто жив – о смерти речь уже не идёт. Хотя и о стопроцентном здоровье пока тоже. Надо, чтобы джазовых концертов во всех филармониях было хотя бы вполовину от классических – тогда пациент точно будет здоров.
Секреты успеха и счастья
– Даниил Борисович, раскройте секрет вашего успеха…
– А здесь нет никого секрета. Это всего лишь несколько составляющих, которые должны быть в жизни. Первая – твой божий дар. Если его нет, то единственное, что может его заменить, – это богатый родитель или продюсер, который заключит с тобой рабский контракт. Вторая составляющая – трудолюбие. Третья – судьба, твоё везение. Без госпожи фортуны музыканту делать нечего. Какой бы талантливый ты ни был, если судьба не повернётся к тебе лицом, и обязательно улыбающимся лицом, ничего у тебя не выйдет.
И, наконец, четвёртая составляющая твоего успеха, если говорить об успехе реальном, а не о том, который измеряется количеством «мерседесов», – это когда тебя запомнят, когда на твоей музыке будут воспитывать новые поколения детей. Когда тебя будут знать и через сто лет после смерти – и не так, как Герострата, а благодаря чему-то настоящему. Вот для этого и нужно иметь в своей душе нечто, что позволит тебе быть первым, а не вторым и третьим. То есть быть ведущим, а не адептом. А это дано не каждому.
– И пару слов о счастье. Что оно для вас значит?
– Востребованность. Причём во всём: в семье, работе, в чём угодно. Для меня востребованность – это и есть счастье. Как только я не буду необходим, лучше вешаться – это всё, каюк, это беда.
Фото: Анна ГОРШКОВА
