Красавец тореадор с балетными руками
Смоленский дебют
– Я хорошо помню тот звонок, для меня совершенно неожиданный, когда Виктор Павлович пригласил меня выступить в Смоленске с новым оркестром, который был создан под его руководством. Конечно, я тут же ответил согласием. Единственное, о чём попросил, – сыграть «Венецианский карнавал» Паганини вместе со своим старшим сыном Женей. Он исполнял на балалайке сложнейшую партию в этой пьесе, и наше с ним выступление звучало как некое музыкальное соревнование двух инструментов.
Тогда же я играл и «Частушки», которые с большим удовольствием исполнил и в юбилейном концерте, посвящённом 35-летию оркестра. Всё это было в первом отделении, а во втором выступала блистательная Ирина Архипова. И мы с сыном и супругой (она тоже приехала с нами) сели в зрительном зале и наслаждались её пением. И, конечно, маэстро Дубровским – он просто творил чудеса. Моя супруга тогда сказала, что от первого до последнего произведения, которые мы услышали, у неё были мурашки по коже.
– Александр Андреевич, я так понимаю, что вы были знакомы с Виктором Павловичем ещё до концерта в Смоленске?
– Да. Это была Москва конца шестидесятых. Я помню его потрясающие выступления с симфоническим оркестром. Может, их было и не так много, но каждый оставил сильные впечатления, потому что Виктор Павлович был замечательным симфоническим дирижёром, выпускником Московской консерватории, класса Лео Гинзбурга.
И, конечно, мне не забыть его блистательные концерты с оркестром имени Осипова. Особенно хорошо помню тот, где солировала Ирина Константиновна Архипова.
Позже я был принят в этот коллектив и проработал в его составе под руководством маэстро шесть или семь лет.
Палочка вместо смычка
– Чем Дубровский так отличался от других дирижёров? Что в нём такое было, что все музыканты говорят о нём с таким пиететом?
– Дубровский – это вундеркинд в полном смысле этого слова. Вундеркинд-скрипач, который приехал в Московскую консерваторию из Воронежа, где некоторые музыканты его до сих пор помнят. Его как талантливого скрипача прекрасно знали и в Министерстве культуры СССР, в том числе и сама Екатерина Алексеевна Фурцева.
Так получилось, что однажды мы с Виктором Павловичем вместе летели в Корею и наши места в самолёте оказались рядом. И я принялся расспрашивать его об учёбе в консерватории и о том, почему скрипка уступила место дирижёрской палочке. Он тогда признался, что в какой-то момент почувствовал, что, наверное, не будет играть на скрипке так же хорошо, как, например, Леонид Коган, и поэтому избрал профессию оперно-симфонического дирижёра.
И он рассказывал, как с первого раза не удалось поступить, потому что был очень серьёзный экзамен по сольфеджио. А вот второй раз оказался более успешным, и он поступил в класс к Лео Гинзбургу. И тут, как говорится, с этого места поподробнее.
Надо понимать, что Лео Гинзбург – ученик Отто Клемперера, а тот был выдающимся немецким дирижёром, носителем школы, которая идёт от Густава Малера. Это та самая немецкая школа дирижирования без согнутых колен, без каких-то телесных выгибаний. Это выразительное лицо и совершенно свободные руки.
И у Дубровского всё это было. Оркестранты часто вспоминают, что у него правая рука была подчинена абсолютно точной метрической сетке, а вот левая могла делать всё что угодно. Независимо от правой. Это тоже очень важное свойство немецкой школы. И, конечно, замечательная одухотворённая мимика маэстро. И блистательное проникновение в репертуар.
Что меня ещё поразило в том разговоре – это рассказ Виктора Павловича о том, как Гинзбург во время урока раздавал всем своим студентам по листу партитурной бумаги и предлагал по памяти написать какую-то страницу из симфонического произведения, которую он называл. Например, двенадцатую страницу Седьмой симфонии Шостаковича. Там огромная партитура, и попробуй воспроизвести по памяти отдельную страницу со всеми авторскими знаками! Я был совершенно потрясён этим сообщением.
– Получается, что дирижёрский талант маэстро был досконально отточен ещё в консерватории…
– Да. Дирижёр вообще товар штучный. Слишком многих способностей требует эта профессия – и чисто слуховых, природных, и масштабного мышления, и колоссальной эрудиции. Доходит даже до социальных моментов – умения работать с музыкантами в оркестре, где каждый считает себя профессором. Да и просто быть руководителем коллектива! То есть это огромный комплекс навыков и умений, который и составляет настоящий айсберг дирижёрской профессии. И у Виктора Павловича Дубровского этот айсберг был – он великолепно владел всем этим.
И ещё тогда в самолёте он мне сказал такую фразу: «У дирижёра должны быть балетные руки». То есть выразительными в управлении звуками и очень пластичными. Он мне говорил, что занимался пантомимой и оттачивал мануальную технику по специальной швейцарской системе ритмики, которая связана с независимостью рук друг от друга. Он считал, что эти упражнения необходимы для его профессии.
С неподражаемым артистизмом
– И всё-таки чем же маэстро Дубровский так очаровывал музыкантов, что все горят о нём только в превосходной степени?
– Наверное, прежде всего своим отношением к работе и людям. И тем, что каждое его замечание, что называется, попадало в десятку. Я могу это подтвердить как человек, который семь лет проработал под его руководством в оркестре имени Осипова. На репетициях мы все сидели и слушали каждое слово Виктора Павловича, буквально открыв рот. Потому что все его требования были очень точными и справедливыми.
Вообще, с Дубровским было настолько интересно работать, что мы даже не замечали времени. Потому что он был одним из выдающихся оперно-симфонических дирижёров, просто потрясающе владеющим своей профессией. И плюс к этому обладал колоссальными природными способностями. Он был артистом.
Вот, представьте, идёт репетиция. И маэстро разбирает с оркестром новое произведение. Раскладывает всё по полочкам с доскональностью клерка: эти инструменты здесь должны сделать крещендо, а эта группа чуть позже…
А на генеральной репетиции всё уже совершенно по-другому. Он преображался, включая свой артистизм. А уж на концерте, когда всё было досконально отшлифовано и каждый музыкант знал, как ему играть, Дубровский был просто неподражаем. Как дирижёр, у которого прекрасная прямая спина и очень красивые руки. Он был похож на тореадора на корриде – такой красавец с дирижёрской палочкой вместо шпаги. Я знаю, что женщины просто влюблялись в его спину на концерте! И этот его симбиоз очень убедительного дирижёрского артистизма и высочайшего качества отделки программы – каждого произведения, малейших нюансов динамики и инструментовки.
Как композитор могу отметить два очень ценных качества у Дубровского. Первое – это ощущение формы. Он в любом новом произведении, которое ему приносили, сразу чувствовал, что на концерте будет лишним. Он и меня этому научил – очень придирчиво относиться к музыкальной форме.
А второе – инструментовка. В этом отношении он стал соавтором моей поэмы памяти Шостаковича. Это произведение я написал для домры и фортепиано, и оно маэстро очень понравилось. Но он сказал, что необходимо сделать оркестровый вариант. За лето я всё сделал и даже расписал партии. Дубровский послушал и нахмурился, поскольку до концерта оставалось буквально две недели. Он признался мне, что это совсем не то, что он хотел услышать: «Те же музыкальные линии, что у вас есть, надо проявить по-другому». Я всё переписал. И тут началась работа с оркестром, в процессе которой маэстро внёс в моё произведение ещё довольно много корректив. Но вишенкой на торте стала самая кульминация сочинения. Когда весь оркестр играет тутти и уже, казалось бы, ничего нельзя сделать, Дубровский добавил два инструмента: снизу литавры, а сверху высокий треугольник, – и за счёт этого создал колоссальный объём.
Эту поэму до сих пор играют оркестры. Я считаю, что именно благодаря той работе, которую проделал Виктор Павлович Дубровский. И это тоже яркие штрихи в подтверждение его уникальности…
Личное мнение
Василий ОВСЯННИКОВ, народный артист России:
– В Дубровском была какая-то магия. Он выходил, и от одного его появления на сцене оркестр преображался. А дальше взмах руки и взгляд, отчего всё вокруг становилось просто сказочным и таинственным. Его пластика и мимика были настолько выразительны, что сразу становилось понятно, что он хочет сказать. В этом была сила маэстро. Как и в том, что его внутренняя пружина всегда была взведена…
Следите за новостями в телеграм-канале SMOLGAZETA.RU
Ольга Суркова
