Что перевесит: Катынь или Грюнвальд?
Тема российско-польских отношений стала особо актуальна после событий апреля 2010-го. Размышлениями о судьбах наших народов делится с читателями "СГ" известный учёный, доктор филологических наук, профессор Смоленского государственного университета Георгий СИЛЬНИЦКИЙ.В 2010 году отмечаются годовщины двух событий, разделённых полутысячелетним отрезком времени и знаменующих собой пересечение двух противоположных тенденций в русско-польских взаимоотношениях.
Семьдесят лет назад произошёл катынский "холокост", представляющий одну из чёрных дат славянской истории, связанный с варварским умерщвлением большевистским режимом многотысячного цвета польского офицерства, элиты польского воинства и польской нации. Тот факт, что это массовое убиение беззащитных людей явилось отдельным звеном в цепи бесчисленных аналогичных преступных акций, совершённых коммунистическим руководством над своим собственным народом, ни в какой мере не снижает остроты скорби и возмущения польского народа этой бесчеловечной расправой, явившей собой один из наиболее душераздирающих показателей тех неисчислимых бедствий, жестокостей, несправедливостей и обид, накопившихся между польским и русским народами за истекшие столетия их бесплодного противостояния друг другу.
Между тем многовековая русско-польская совместная история знает отношения и качественно иного порядка. Более чем за 500 лет до Катыни, 15 июля 1410 г., произошла знаменитая Грюнвальдская битва, переломная в развитии средневековой восточной Европы, как и Европы в целом. Объединённое польско-литовское войско с участием русских и белорусских полков (в том числе и смоленского отряда) под командованием польского короля Владислава II Ягайло разгромило Тевтонский орден, положив тем самым конец многовековому немецкому наступлению на славянские земли ("дранг нах остен"). "Это была борьба между двумя расами, похожая на борьбу между древним и новым миром…Средневековая немецкая армия была побеждена более искусной организацией польской армии и более искусной стратегией Витовта" (Всеобщая история с IV столетия до нашего времени, под ред. Э. Лависса и А. Рамбо, том III. Москва, 1897, с. 780). Грюнвальдская битва завершила начатое Александром Невским за два века до того общеславянское дело отстаивания славянской этнической идентичности от истребления, как это уже случилось с племенами пруссов, бодричей и лютичей.
Вместе с тем Грюнвальд показал огромные потенциальные возможности славянства, находившегося в сводной точке экспансионистского давления ордынской Азии с востока, мусульманской Турции с юга и германского мира с запада, при условии объединения разрозненных славянских народов, то есть преодоления вековой розни, раздирающей славянский мир и достигшей своего апогея в конце ХХ в., после распада Советского Союза.
Основное политическое и религиозное противостояние в славян¬ском мире наблюдалось между Россией и Польшей – парадоксальным образом, как раз после триумфа славянского единства, воплотившегося в Грюнвальдской победе. Политическое развитие восточной Европы достигло тогда бифуркационной точки, за которой оно пошло, однако, в направлении не укрепления достигнутого и доказавшего высокую степень своей эффективности славянского единства, а борьбы России и Польши за доминантное положение в регионе. При всех перипетиях этой борьбы в конечном счёте она привела лишь к бесполезной растрате национальных сил и неисчислимым бедствиям с той и другой стороны, а для Польши – к утрате её национальной независимости.
В настоящее время наши две страны находятся во второй после Грюнвальда бифуркационной точке своей истории, открывающей возможность двух альтернативных путей дальнейшего развития. Наши страны стоят сегодня перед судьбоносным выбором между конвергентным путём искреннего взаимопонимания и конструктивного сотрудничества и дивергентным путем взаимного недоверия, подозрительности и муссирования прежних обид, показавшим свою бесперспективность в недавнем историческом прошлом. Трезвая и беспристрастная оценка современной ситуации однозначно свидетельствует о том, что ни один из факторов, разделявших наши народы в прошлом, не может при наличии на то доброй воли с той и другой стороны служить в настоящее время непреодолимым препятствием к их сближению.
Русско-польское сближение не только сулит огромные взаимные политические, экономические и прочие выгоды для обеих сторон, но в более широкой исторической перспективе явилось бы существенным фактором преодоления векового разделения Европы на "Восток" и "Запад". Поскольку на острие этого противостояния в течение длительного времени находились именно Россия и Польша, зарубцевание этой застарелой раны на теле славянства составило бы необходимое условие, первый шаг не только к общеславянскому, но и к общеевропейскому объединению.
Существенно подчеркнуть, что подлинный смысл исторической памяти о Катыни и Грюнвальде – не в культивировании антирусских или антигерманских настроений, а в прямо противоположном осознании необходимости преодолеть давление прошлого ради обретения свободы выбора нашего общего будущего.
Уникальность геополитического статуса Польши (как и в более широком плане всего славянства в целом) состоит в её срединном положении между востоком и западом Европы. Срединное же положение может играть как связующе-соединительную, так и разделительную роль. Если в прошлом Польша слишком часто выступала в качестве средостенья между Россией и Западной Европой, то в современной мировой ситуации складываются реальные условия для выполнения ею своей подлинной исторической миссии – служить мостом, соединительным звеном между двумя частями Европы, извлекая из этой интегрирующей функции значительные выгоды для себя.
Что касается России, то её долгосрочный исторический интерес видится в том, чтобы Польша оставалась самой собой, во всём своеобразии своей исторически сложившейся специфики, то есть католической страной, членом западноевропейского сообщества и т.д. При отсутствии каких-либо враждебных поползновений друг против друга и при наличии ряда общих с русским народом черт этнического менталитета (душевной отзывчивости, коммуникативности, жертвенности, развитого чувства мессианизма и открытости духовным поискам) именно присутствие некоторых особенностей, отличных от российских и сходных с западноевропейскими, определяет историческую предрасположенность Польши служить соединительным мостом между восточной и западной Европой.
В более широком контексте вышесказанное может быть отнесено ко всему славянскому миру, который в силу своего срединного географического положения в евразийском геополитическом пространстве характеризуется в различных своих ответвлениях максимальным количеством контактов с разнородными этносами, цивилизациями, культурами и историческими традициями. Славянство испытало на протяжении истекших столетий наиболее широкий круг гетерогенных влияний, которые при благоприятных условиях могут служить основанием и материалом для широкого синергетического синтеза. Необходимым условием такого творческого синтеза является та или иная форма слияния разрозненных "славянских ручьёв" в единой ойкумене, которая координировала бы усилия славянских народов в достижении общих целей и одновременно обеспечивала бы полную свободу каждому из них в его политическом и духовном развитии без какого-либо намёка на преодолённый синдром "старшего брата".
В предыдущие столетия в польском национальном сознании преобладал (с известным на то основанием) мотив противостояния Польши другим народам и государствам. Так, в движении "сарматизма" XVII в. утверждалась жертвенная миссия польской шляхты в роли защитницы католицизма от мусульманства, протестантизма и православия, а в первой половине XIX в. выдающиеся польские поэты-романтики А. Мицкевич, З. Красиньский и Ю. Словацкий развивали идею мессианской роли своей страны в искуплении грехов всего мира ценой собственных, добровольно принятых на себя страданий ("Польша – Христос среди народов Европы"). В большей степени отвечающим современной исторической ситуации представляется убеждение Мицкевича, что славянское племя, от природы "благочестивое, простое, добродушное и доблестное… сохранило во всей чистоте завет Христов и самую первую основу всякого положительного действования – способность и волю к самопожертвованию".
Мицкевич противопоставляет славянский мирный идеал достижения единства цивилизации бисмарковскому силовому:
Единство – возвестил оракул наших дней –
Быть может спаяно железом лишь и кровью.
А мы попробуем спаять его любовью.
Великому польскому поэту и мыслителю вторит выдающийся словацкий представитель "славянской идеи" – Ян Коллар: "Славянам предстоит дать синтез всего предыдущего развития человечества, примирить старый мир язычества с новым миром христианства, стать связующим звеном между Востоком и Западом, омолодить все культурные элементы и, не поглощая ни одного из народов, свести силы их в один ярко светящийся фокус, возвести их на высшую ступень человечества".
При некоторой преувеличенной патетичности подобных заявлений следует, по-видимому, признать, что такая "общеславянская ойкумена" в случае её реализации имела бы определённые перспективы послужить в соответствии с пророчествами русских славянофилов, Достоевского и вышеприведенных славянских мыслителей духовным "сердцевидным ядром" (heartland) если не всего человечества, то, по крайней мере, его индоевропейской ветви.
Таковы некоторые из исторических перспектив, определяемых ходом развития русско-польских отношений ближайших десятилетий. Что же перевесит в конечном счёте в народной памяти – Грюнвальд или Катынь?
