Ни забыть, ни простить невозможно
"С этого времени прошло полвека. Но в памяти сохранилось, да и такое нельзя забыть…" – эти слова Александр Иванович Новиков написал в эпиграфе к своим воспоминаниям. Простой сельский труженик собирал исторические факты зверств фашистских оккупантов на родной Смоленской земле, чтобы донести их потомкам. Сегодня его нет в живых, но главную свою миссию Александр Иванович выполнил – строки из его дневников, словно кадры документального фильма, воссоздают летопись чёрных событий Великой Отечественной.Передо мной старенькая потёртая общая тетрадь. Удивительный почерк для человека с семью классами образования – учительский. Автор аккуратно исписал её от первой до последней страницы, назвав последнюю главу своего повествования "Обидно до слёз". В ней Александр Иванович рассказал, как 11 апреля 1993 года вместе с ярцевской делегацией бывших малолетних узников он возвращался из Смоленской филармонии, где отмечался День освобождения узников из фашистских застенков. Водитель автобуса поинтересовался: "Что за день сегодня такой?" - "Праздник у нас", - ответили женщины. Услышав этот разговор, молодой человек на переднем сидении, жевавший сникерс, презрительно сказал: "Зря вас в лагерях не сожгли". Люди онемели от наглости, кто-то из женщин тихо заплакал...
Поколению, появившемуся на свет через много лет после войны, и представить себе трудно, что это такое – бомбы с неба, траншеи с трупами, голод и разруха. Саше Новикову исполнилось 12 лет, когда началась война и закончилось детство. И всё, что происходило на его глазах, врезалось в память так ярко, как будто было вчера. Сам того не осознавая, через полвека после войны он написал настоящую книгу, где нет генералов и ставок главнокомандующего, а есть простые люди, на долю которых пришлось испытание фашизмом. Читая эти записи, возникает одна мысль: мы, живущие на этой многострадальной земле, должны понимать, почему День Победы стал главным праздником.
Давайте заглянем в те далёкие годы через дневник Александра Ивановича Новикова, где каждое слово – правда.
1941 год
"19 июля фашисты появились в селе Крапивня. Завязались кровопролитные бои, начали рваться бомбы и снаряды. Жители в чём стояли, с тем и убежали. Бабушка моя не смогла бежать, и мы спрятались в неглубокий блиндажик. Сидим, слушаем эту "музыку", от которой вся земля содрогается, бабушка беспрерывно читает молитву. Вдруг залезает к нам Мишка Горелов, мой ровесник, в руке у него столовый нож. Зачем тебе нож, спрашиваю, а он отвечает, что от немцев обороняться. Тут нас и придавило бревнами. Откопали ножом небольшое окно, Миша просунулся в него по пояс да как закричит: "Тяните назад!" Прямо на нас двигался наш танк. Водитель успел заметить выросшего перед ним человечка и свернул в сторону. Под вечер бои затихли, и мы ушли…
В родную деревню вернулись в начале августа. Здесь только тлели угольки, кое-где лежали убитые, не захороненные солдаты. Среди деревни стоял подбитый фашистский танк…".
1943 год
"15 февраля фашисты ворвались в дома деревни, где мы жили. Тех, кто лежал на койке или печи, прошивали короткими очередями из автомата, остальных выгоняли в спешке, давая на сборы пять минут. Всех, кто отставал по дороге, толкали в снег, стреляя из пистолета в голову. Так немцы расстреляли 17 человек. В деревне Большая Корытня нас отсортировали, то есть отобрали для себя рабочую силу. В отряде получилось 70 человек, дали каждому из нас картонную бирку с порядковым номером занимаемого места в шеренге. Жили мы в двух избах по 30-40 человек - теснота, духота, вши. Питались мёрзлой картошкой, что находили в брошенных домах. Жителей в деревне не было: вокруг домов, в огородах и избах лежали трупы женщин, детей, стариков. Нас заставляли расчищать снег, носить воду для бани.
…Однажды утром нас построили в шеренгу, подходят два немца, вооружённые автоматами. Показали на меня пальцем, чтобы я вышел, потом показали на однофамильца Михаила. Погнали нас в другую деревню. Идём мы с Михаилом, сзади два здоровенных фашиста в спины дулами тычат. Вот, думаю, и дожил я до своего дня, узнали, наверное, что брат в партизанах. Ладно, думаю, хоть письмо на память в деревне девчонке оставил. Возможно, она будет жива, вспомнит. Думаю, пройду немного и в лес побегу, может, пуля не попадёт. Жить хотелось. Бежать не удалось. В деревне нас заставили ходить по домам – партизан искать на чердаках и под полом. Лезли, зажмурив глаза, боясь, что застрелят. Но кругом были одни трупы…
В первых числах марта нас, троих подростков, вывели, дали санки, груженные банками всякими, заставили тянуть до Ярцева – 70 км, по грязи и земле. В Ярцеве санки забрали, а нас погнали дальше. На месте привала стояло несколько ёлок, мы подошли к ним, начали отыскивать смолу, класть в рот и жевать. Потом Коля Ильин показал пальцем на дорогу. Там в чёрной снежной грязи лежали крошки от сухарей или от хлеба. Костя Голубцов, Коля и я подбежали, начали эти крошки класть в рот. Пригнали нас на станцию Ярцево за колючую проволоку, в лагерь… В бараке шум, крики, ругань, нары все заняты. Устроились около дверей, на сквозняке.
Утром погнали нас в Смоленск. Тут над нами пронеслись истребители. На крыльях мы заметили звёзды, стали кидать кверху шапки, кричать. Овчарка сбила с ног Костю и рвала на нём одежду. Я подскочил, ударил ногой овчарку, она сбила с ног и меня. Немцы нас начали избивать ногами. Когда я встал, не мог набрать в грудь воздуха. Шёл с трудом. Пригнали нас ночью в конюшню, легли мы на замёрзшие навозные кучи. Через некоторое время ворота открылись: "Выходите!" – кричат нам. Темнота кругом, все трясутся, перемёрзли. Погнали нас в другую деревню. Там были пленные из-под Ржева. У них хоть какие-то вещи были, а у нас ничего. На мне было надето чёрное длинное женское пальто, жители какой-то деревни подарили. На голове старенькая шапка. На ногах – военные ботинки, оба на левую ногу, оба прострелены. Их мать нашла на огневом рубеже.
…На работу ходить я не смог, дышал с трудом. Утром пришли две машины, грузили больных. Подумал, что сгрузят, как и других, в овраг. Очнулся на полу избы. Около меня две мёртвые женщины. Оказывается, привезли нас в тифозный барак в Оршу. Как выжил в те дни, не представляю. Видно, всё-таки сказалась молодость. Спасибо белорусским женщинам, которые носили еду. Они и посоветовали бежать…
Стал ходить по миру, просить милостыню. Сумочку сделал из рубашонки. Зайду в избу, кто бульбу даст, кто кусок хлеба. В одном из домов хозяйка ахнула, увидев на мне вшей. Одежду повесили над жаром. Мне дали мыло, веник. Помылся впервые за полгода. Стало легко, словно заново родился. В соседней деревне староста меня задержал и отвёз к бездетному хозяину. Так я оказался у дяди Митрофана. Однажды глубокой осенью я с водопоя вёл лошадь по огороду. Навстречу мне долговязый фашистский офицер, лошадь отобрал. Дядя Митрофан побежал в комендатуру, а ему сказали: отвезёшь груз до линии фронта, лошадь отдадим. Ехали всю ночь вместе с семью немцами и офицером. На краю леса затрещала автоматная очередь. Подумал, раз партизанская засада, надо бежать. Бегу, кричу громко: "Я батуринский! Немцев семь! Случайно попал к ним". Добежал до леса, стрельба утихла. Пришлось идти назад. Долговязого офицера ранили, немцы меня в дом завели. Там увидел, что две полы моего пальто пробиты пулями…
При отступлении фашисты приказали следовать за ними жителям деревни. Начали рваться снаряды. Мужики кричат, что это наши бьют из миномёта, надо искать красную тряпку, чтоб не стреляли. Кто-то закричал, что надо бежать в сторону своих. Побежали мы туда. На краю ржаного поля стоят два солдата, на земле пулемёт. Женщины схватили их в объятия, плачут, целуют. Они говорят: уезжайте скорее по Днепру, а то немцы заметят, откроют огонь. А по ту сторону Днепра вдруг заиграла гармонь. Все шли и плакали. В моей жизни это был самый радостный день. День, которого я ожидал каждую минуту. Живы ли те два боевых солдата-пулемётчика? Прошло полвека, а я их помню.
К концу июня 44-го прибыл я на родину. Та девчонка, которой я на прощание в феврале 43-го написал три слова на бересте: "Если погибну, вспоминай", – уехала жить в Литву. В 70-х она приезжала на родину в гости. Говорила, что память мою бережёт".
В память о тех малолетних узниках, которые были угнаны вместе с Сашей Новиковым, он после войны попытался восстановить их биографии. Из 12 подростков, кроме самого Александра, только один нашёлся живым и здоровым – однофамилец Виктор Новиков. Судьба четверых оборвалась в лагерях под Ярцевом и Смоленском. Шестеро были расстреляны и казнены по причине того, что не могли передвигаться по дороге из-за полного измождения, а также за родство с партизанами.
Александру Ивановичу судьба подарила жизнь, которую он прожил достойно. Долгое время он собирал и записывал истории смоленских деревень в годы войны. Писал о судьбах разных людей в местной газете. О своей судьбе не распространялся и долгое время не показывал детям записи в этой самой тетради. Случай в автобусе подтолкнул Александра Ивановича к написанию воспоминаний. Может быть, он опасался, что когда-нибудь и его праправнуки забудут историю и оскорбят чью-то память.
Старенькая потёртая тетрадь вместила в себя столько ценного для будущих поколений.
Подросток Саша Новиков прошёл через ад, потому что очень хотел жить. Поднимая из руин свою деревню, Александр Иванович и детям своим передал по наследству главную заповедь – не прожигать жизнь впустую. Сегодня Сергей Александрович Новиков, сын Александра Ивановича, работает главой Репинского сельского поселения, пытается поддерживать жизнь в глубинке Ярцевского района. Тяжело в деревне, далекой от районного центра. Но Новиковы никогда не сдавали позиции. Записи отца Сергей Александрович хранит свято – в них столько человеческой сути и правды жизни.
