«По улицам текли реки крови, а мародёры тем временем грабили дома»
Самая таинственная и трагическая страница в военной летописи нашей страны – период оккупации. Да, каждый из нас читал немало воспоминаний о тех жутких днях фашистского террора. Но можно ли из мемуаров, написанных гораздо позже реально проходивших событий, познать всю правду? Сомневаюсь. Как было и как вспомнилось – всегда разнятся. Истина, на мой взгляд, в том, что Достоевский назвал «фактом действительной жизни». Тем фактом, о котором великий писатель говорил: «Если вы только в силах и имеете глаз, то найдёте в нём глубину, какой нет у Шекспира».Для меня таким «фактом действительной жизни», раскрывающим правду о первых, самых тяжёлых годах Великой Отечественной, неожиданно стали дневники моего деда по отцовской линии Сергея Ивановича Красновского, которые он вёл в 1941–1942 годах. Точнее, даже не дневники, а скрупулёзные ежедневные записи всего того, что происходило в Смоленске в дни оккупации. Разыскать их мне удалось таким образом. До поры до времени я знал лишь то, что мой дед всю жизнь проработал врачом. О том, чем он занимался в дни войны, в семье никогда не говорили. Но однажды по областному радио я случайно услышал интервью известного смоленского историка Леонида Васильевича Котова, в котором он рассказал о небольшой группе подпольщиков, действовавшей в 1941–1942 годах в районе Красного Бора. Эту группу возглавлял Сергей Иванович Красновский, работавший в дни оккупации врачом.
Когда мы встретились после этой радиопередачи с Леонидом Васильевичем, он лишь сказал мне: «Ты можешь гордиться своим дедом. Он был замечательный человек». И обещал поведать мне более подробно об этих страницах биографии Сергея Ивановича чуть позже. Но не случилось – вскоре Леонид Васильевич умер.
И всё же я сумел раскрыть тайну этих лет жизни моего деда. В архиве УФСБ по Смоленской области я нашёл его донесения, сообщения на десяти листах, на машинке отпечатанные, подробно: Красный Бор, Серебрянка, Дубровенка, Смоленск. Именно Сергей Иванович заранее сообщил нашему командованию, когда в Дубровенку приезжал Кейтель, а позже – Гитлер. Ведь в Красном Бору была ставка фашистской группы армий «Центр».
Публикуемые сегодня отрывки из дневниковых записей Сергей Ивановича Красновского, которые он делал именно в те дни, когда и происходили описываемые в них события, безусловно, уникальный исторический документ, отражающий факты действительной жизни. Кого-то прочитанное здесь может шокировать, кто-то, наоборот, откроет для себя что-то новое в истории начала войны и периода оккупации Смоленска. Но несомненно одно – свидетельства очевидцев, какими бы субъективными они ни были, помогут нам узнать правду о войне. Истинную правду.
Увиденное могло свести с ума
В своих донесениях Центру и дневниковых записях Сергей Иванович подробно рассказывает, как пытался пробиться к своим, что представлял из себя Смоленск в начале войны:
«...30 июля 1941 года Смоленск, по рассказам жителей, был полностью взят: верхняя часть города – 15 июля, а полностью он был оставлен нашими частями 26 июля. Картина была жуткая: дымились пожарища, по улицам валялись трупы бойцов и гражданского населения, толпы оставшихся людей занимались грабежом вещей из домов, оставленных жителями. У спиртоводочного завода толпа человек в сорок униженно выпрашивала у немца, стоявшего в карауле у ворот, водки. По Витебскому шоссе день и ночь двигались немецкие полчища: машины, танки, моторизованная пехота. Немцы шныряли по всему городу – взламывали двери в оставшихся домах, забирали или разбивали вещи, а после их ухода в эти дома бросались русские жители и грабили то, что не успели разграбить немцы. Тяжело, слишком тяжело переживать эту картину. Люди в эти дни походили на лунатиков или на душевнобольных.
...Опять в Смоленск я прибыл в октябре 1941-го. Мне бросилось в глаза обилие военных госпиталей и возле каждого госпиталя – масса крестов над могилами погибших немецких солдат. На Покровке – госпиталь, в бывшем нашем военном госпитале – немецкий госпиталь, в здании педагогического института – тоже немецкий госпиталь, в управлении Западных железных дорог – тоже госпиталь, а в здании школы милиции был русский госпиталь. Мне удалось пройти в русский госпиталь. Увиденная картина могла довести до сумасшествия. Наши раненые красноармейцы валялись на полу без повязок, пол залит кровью, испражнениями. Гораздо было бы человечнее оставлять раненого умирать на поле боя без всякой помощи, чем та помощь, которая им якобы оказывается немцами. Но это была политика, ибо часть населения говорила: «Смотрите, у немцев даже для русских госпиталь есть».
Я как врач очень интересовался постановкой лечебного дела в германской армии. Положительной стороной служит то, что в этой армии раненый очень быстро доставляется до места, где ему оказывается квалифицированная медпомощь. Уход же за ранеными в госпиталях разграничен по рангам: для офицеров – офицерский, для солдат – солдатский. В каждом госпитале есть священник. Питание раненых немецких солдат с декабря 1941-го по январь-февраль 1942 года было очень скверное. Особенно много раненых немецких солдат было в смоленских госпиталях в период с января по февраль 1942 года. Все мало-мальски годные здания в Смоленске были заняты под госпитали. Сначала немцев увозили в санитарных вагонах, а затем стали отправлять их в простых товарных. Были даже составы, в которых не было теплушек, и раненые просто замерзали. Были дни, что через Смоленск в сутки проходило до 12 эшелонов с ранеными. Много раненых направлялось из госпиталей на станцию пешком, их вид был не лучше, чем у наших военнопленных: на одной ноге – валенок, на другой – женское пальто, а сам завёрнут в одеяло. Что особенно поражает в характере немецких солдат, так это то, что даже раненый немец не бросает своей амуниции и награбленных вещей. Сам еле плетётся, а всё же тащит каску, противогаз и мешок с награбленными вещами. В апреле – мае 1942 года через город проходило по три-четыре эшелона с ранеными немцами в сутки. Впрочем, немцы зачастую используют санитарные поезда для перевозок воинских частей, особенно элитных – полицейских частей СС. В госпиталях кроме немцев работали испанские и французские врачи. Русские врачи в немецкие госпитали не допускались, а вот санитарки русские там работают».
Будни оккупации
Война войной, но город жил своей будничной жизнью, своими страстями, эмоциями, новостями, взаимоотношениями оставшихся в оккупации смолян друг с другом и новыми властями. Вот как эта сторона реальной жизни увиделась Сергею Ивановичу Красновскому.
«После захвата города немцами и начала устройства видимости якобы русского управления Смоленском во главе с господином Меньшагиным многие жители, одураченные этой бутафорией, в самом деле думали, что немцы пришли не завоёвывать и порабощать русский народ, а только прогнать большевиков и евреев. Эта часть населения настроена по отношению к немцам как бы нейтрально. Другая же часть, награбившая много вещей в первые дни войны при отступлении наших войск, боялась прихода Красной Армии по той причине, что с наворованным придётся расстаться и отвечать за грабежи. Особо неистовствовали домовладельцы, у которых сгорели дома. Они проклинали товарища Сталина и всех большевиков, призывая на их головы все несчастья, какие только существуют. Полны были радости от прихода немцев и разного рода дельцы – спекулянты, торговцы, предприниматели. Но шло время, и надежды получить от немцев блага лопались. Немцы, захватив большое количество пленных под Вязьмой, считали, что уже Россия разбита, и сбросили маски, показав своё истинное звериное лицо и цели, ради которых они пришли в СССР. Я 27 ноября 1941 года шёл за колонной наших пленных, следовавшей по Рославльскому шоссе на станцию. На протяжении этого пути я насчитал 1400 трупов – расстрелянных пленных. По улицам текли кровавые ручьи. Это был кошмар.
...Были изданы приказы, чтобы все русские граждане зарегистрировались на бирже труда и чтобы все ходили на работу. Лица, уклоняющиеся от работы, объявлялись саботажниками и подвергались наказанию по законам военного времени. Оплата же работающим назначалась такая: 1 марка и 200 граммов хлеба в день. Ни в какой степени не оправдывались надежды торговцев и предпринимателей. Для иллюстрации я приведу пример одного предпринимателя, К. Этот господин решил открыть баню. Захватил котёл и некоторый запас дров. По поводу этого банного открытия газета «Новый путь», издающаяся оккупационной администрацией, поместила большую статью под заголовком «Ростки новой жизни». В этой статье восхвалялись инициатива и предприимчивость «истинно русских людей», а сам господин К. величался «русским самородком» и т. д. Но в скором времени о его бане узнали немцы и начали её усиленно посещать. Денег, конечно, не платили. Моются целый день, а потом дадут господину К. закурить сигару и уйдут. Кончилось дело тем, что однажды вымывшаяся в этом заведении команда немцев заболела сыпным тифом. Специально созданная комиссия признала, что это произошло благодаря бане К. Ему всыпали палок, а баню сожгли. Аналогичной была и судьба различных сапожных и других артелей. В открывающиеся мастерские немцы принесут починять обувь, а за работу дают лишь закурить. Если же с них владелец мастерской спрашивает марки или им покажется дорого, то они просто набьют морду и уйдут.
...Несмотря на все усилия и потуги Меньшагина и его приспешников наладить торговлю, это дело не получается. Имеют право хождения как ценность германская марка и русский рубль. Все чиновники получают зарплату рублями. Магазинов нет, а на базаре крестьяне продукты продают только на марки, ибо за марки у немцев можно купить им затем табака, сахарина и мыла. На русские деньги немцы ничего не продают. Кроме этого, на все продукты введены твердые цены: 1 кг хлеба – 1 руб., 1 литр молока – 50 коп. Крестьяне за эту цену отказываются продавать и стараются свои продукты обменять на товар – галоши, ботинки и прочее. Но это запрещено. Если такой обмен на базаре замечают полицейские, то товар отнимают. Немцы организовали общество «Восток». Этот «Восток» в Смоленске открыл два магазина, в которых на русские деньги продают захваченные русские товары ширпотреба – пуговки, тесьму, стаканы, графины. Из Германии никакого товара не везут, несмотря на даваемые обильные обещания загрузить Русь самыми разнообразными товарами.
...В Смоленске, по данным регистрации, осталось около 45 тысяч жителей. Работают следующие предприятия: пивзавод (работают около 200 человек), вырабатываемое пиво идет исключительно для немцев и в столовую, где питаются Меньшагин и его свита. К обеду им отпускается по два стакана пива. На Рославльской работает хлебозавод, действуют еще три пекарни с общим количеством рабочих около 250 человек. Электростанция работает (50–60 человек), льнозавод на Серебрянке (170 человек). Небольшая часть женщин работают в немецких госпиталях уборщицами, и человек около 150 работают в управленческих органах города. Лица, не занятые на этих предприятиях, обязаны ходить на железную дорогу и на шоссе для ремонта. Медицинская помощь для населения платная... Я не касаюсь грабежей, производимых немцами над русским населением, ибо грабежи стали обычным явлением и они никого не удивляют.
...Изменилось отношение оставшегося населения к пленным. Если в прошлом, 41-м году приносили пленным хлеба, то уже нынче хлеба им не дают, а говорят: «Есть хотите, бегите к партизанам!» Особенно презрительное отношение к украинцам, надевшим немецкую форму и ставшим на службу в полицию. Были случаи, когда пленные выдавали граждан в лапы гестапо. Мальчик собрал наши листовки и принёс их домой к матери. У этого мальчика пришли пленные просить соли. Женщина дала соли и завернула её в листовку. Пленные листовку передали в гестапо. Женщину и мальчика повесили. Второй случай: две женщины (жёны командиров) достали паспорта и хотели трёх пленных переправить к партизанам. Эти пленные к партизанам не пошли, а женщин выдали гестапо».
Подробно в дневниках С.И. Красновского описывается расположение немецких частей, зенитных батарей, передвижения войск. Любопытен тот факт, что высокие армейские чины германской армии в самом городе не жили, уезжали ночевать в район Красного Бора. Немало внимания уделяется и результатам налётов нашей авиации:
«Налёты нашей авиации начались тотчас же после занятия немцами города, но сначала они не были эффективными. Однако уже в сентябре, по рассказам жителей, наши самолёты разбили склад снарядов, взрывы которых продолжались всю ночь. В феврале 1942 года было сделано удачное попадание в нефтебазу, сгорело очень много немецкого бензина. В марте было разбито 13 домов на Рачевке и по случайности убито только два немца, но человек 70 русских. Этим случаем воспользовалась газета «Новый путь» и писала очень яростные статьи о большевиках-извергах, бомбящих мирное население. В апреле был разбит посёлок Ямщина, и тоже пострадало мирное население. Газета опять подняла вой по этому поводу. Самыми эффективными были налёты в конце мая и начале июня 42-го года. Было разбито на аэродроме около 30 немецких самолётов, уничтожено 4 зенитных орудия, 2 прожектора, сгорел склад с горючим...»
Земельный вопрос
Частная собственность на землю в России всегда была болезненной темой, даже в годы военного лихолетья. Не случайно немцы вели активную пропаганду среди населения на оккупированных территориях о так называемой «новой земельной реформе». Читать нынче свидетельства очевидца о том, что было тогда, семьдесят лет назад, очень поучительно:
«Фашистские листовки к крестьянам, что немцы, дескать, пришли не брать русскую землю, а отдать её народу в единоличное, не колхозное пользование, сыграли свою разлагательскую роль. Пленные, возвратившиеся домой, рьяно взялись за восстановление единоличного хозяйства. Начали растаскивать хомуты, телеги, лошадей и готовиться к самостоятельности. Начали выгонять из деревень эвакуировавшихся от бомбёжек городских жителей, опасаясь, что весной при обещанном разделе земли, если они останутся, то тоже получат землю. При делёжке оставшегося колхозного имущества, безусловно, разделить равномерно не могли, каждому хотелось больше. В результате началась вражда. Красноармейские жёны, требовавшие при делёжке равного распределения (их отсутствующим мужьям часть не выдавалась), подвергались репрессиям.
Но немцам ведь совершенно неинтересно отдать землю в единоличное пользование русским. На колхозных полях они хотят открыть помещичьи хозяйства, но сказать это прямо, пока не кончилась война, – значит дать огромной силы толчок партизанскому движению. Да и после войны вновь нужно отнимать у единоличников землю. Немцам нужен хлеб для снабжения армии. Его гораздо легче взять с общего колхозного поля, чем с единоличного. Следовательно, необходимость заставляет немцев временно оставить всё так, как было, – то есть советские колхозы. Для этого они выдумали трюк с общинным хозяйством: все работают и получают планы посева, как и прежде в колхозе, только это называется теперь не колхоз, а общинное хозяйство. На запросы крестьян, желающих сразу получить хутора, немцы отвечают: «Мы не знаем, какие вы хозяева, можете ли вы эффективно работать. Поживите в общине, заслужите сначала авторитет в коллективном хозяйстве, а затем уже получите землю».
Но как ни маскируют фашисты свои истинные намерения на колхозных полях посадить своих немецких помещиков, шила в мешке всё же не утаишь. Немецкие коршуны уже спешат отхватить лакомые куски. В совхоз «Анастасино» приехал помещик-немец. В совхозе «Рожаново» хозяйничает немка. В имение Гнёздово приехал бывший помещик Васильев, находившийся до этого в Германии. В подсобное хозяйство бывшего 190-го полка приехал немец и объявил всё имущество бывшего хозяйства, а также скот, квартиры рабочих этого хозяйства и их дома своей собственностью. Всё это, безусловно, заставляет крестьян крепко задуматься над тем, какие перспективы их ждут. Многие уже начинают опасаться, что им будет оставлено по 200 граммов на трудодень».
Варвары с внешним блеском
Целая глава в дневниках Сергея Ивановича так и называется: «Моё впечатление о немецких солдатах и армии». Возможно, это впечатление чисто бытовое, не лишённое одновременно и какой-то идеологической окраски. Но это – свидетельство очевидца и документ эпохи.
«Наряду с внешним блеском и чистотой каждый немец представляет из себя варвара и дикаря. Он может с тобой разговаривать, а затем ни с того ни с сего тут же с улыбочкой тебя пристрелить. Таких случаев в Смоленске уже было немало. Не стесняясь присутствия женщин, будет выполнять естественные потребности. Каждый из них убеждён, что он является высшим существом по сравнению с русскими. Мне приходилось с немцами играть в шахматы, и если я их обыгрывал, то они сразу хватались за револьвер. Не в состоянии они переносить, чтоб русский мог лучше немца играть в шахматы. Мне часто приходилось разговаривать с немецкими офицерами о причинах войны. Все они убеждены, что в самом деле являются освободителями народов и что война вызвана мировым господством евреев.
Переубедить немцев в противном нет никакой возможности – сразу хватаются за тесак или за оружие. Дескать, ты коммунист, комиссар и прочее. Мне часто вспоминалась наша пресса, доказывавшая, что немцы имеют до пяти миллионов коммунистов, и когда я это сравнивал с действительным положением дел, которое видел своими глазами, мне просто было совестно за нашу прессу. Я видел случаи, когда немцы поднимали наши листовки с призывом переходить в плен. Приходили к нам, русским, и издевались: «Мы идём в плен сдаваться к Сталину, а его армия бежит так, что и на машинах не догонишь».
Немцы очень скупы и жадны. Переезжая на другое место, они даже гвоздя ржавого не оставят, всё заберут с собой. Только с побеждённым немцем можно о чём-либо говорить. Безусловно, в нынешнем 1942 году немцы стали немножко «культурней», то есть рядовые солдаты проявляют некоторое недовольство побоями со стороны офицеров. В армию нынче у них, по всей вероятности, мобилизованы все мужчины, кто только может держать оружие. Встречаются даже мальчишки лет 15–16 и совсем дряхлые старики, к тому же горбатые. В апреле 1942 года были отозваны в Германию прежние полицейские части, а на их место прибыли почти что инвалиды и украинцы, перешедшие на немецкую службу».
И ещё несколько замечаний очевидца о настроениях немецких солдат:
«В прошлый 41-й год самый паршивый немецкий солдат был уверен, что война в сентябре закончится. Был случай, когда поляки – около 100 человек – 1 сентября отказались выезжать, ибо им германским командованием было обещано 1 сентября отпустить их домой. С течением времени настроение немцев и тех, кто служит на их стороне, меняется. В феврале 42-го немецким командованием был отдан приказ, чтобы немцы не располагались в домах с русскими. Это было вызвано тем, что, с одной стороны, солдаты заболевали тифом, а с другой – чтобы они не поддавались агитации русского населения. Ибо зачастую простая колхозница умело агитировала немцев: «Мой миленький, ты ножки отморозил, а вот у вашего офицера – валенки...» Когда немцы просили картофеля, им говорили: «Бедные вы, бедные! Офицеры ваши консервы пожирают да коньяк пьют, а вам и хлеба нет!» Особенно немцы не любят, если начинаешь им говорить, что война затянется на пять лет. Но и сейчас есть немцы, которые всё же надеются на победу и на получение имения в России. Делать вывод, что немцы уже ослабели, не следует, они ещё очень сильны, но всё же должны быть разбиты».
***
Я сознательно не хочу давать какие-то комментарии к опубликованным здесь отрывкам из дневников и разведдонесений. Только ещё раз напомню: это реальный документ, написанный очевидцем событий по горячим следам, а не годы спустя. И, читая его, конечно же, следует помнить, что, как и всякое свидетельство очевидца, он имеет двойственную природу. С одной стороны, он субъективен, отражает лишь взгляд конкретного человека. Но с другой – даёт нам уникальный шанс узнать из первых уст о событиях, которые, можно не сомневаться, будут волновать всех нас ещё не одно десятилетие.
