«Жители в ужасе искали убежища в церквах...»
Завершая цикл публикаций, основанных на научном исследовании историка Игоря АВЕРИНА (часть 1, часть 2), сегодня мы публикуем те части его работы, которые с исторической достоверностью передают атмосферу жестоких сражений у стен Смоленска, происшедших осенью 1609 года: боевая площадка Богословской башни, храбрость воинства, слава русского оружия.Начало осады
Несмотря на подготовку к обороне города, тяжёлые времена для защитников Смоленска наступили сразу после начала осады в октябре 1609 года. Постоянная стрельба по крепости, дымящиеся и догорающие посады, передвижение польско-литовских отрядов в окрестностях города в поисках боевых позиций, рёв и мычание домашней скотины, угоняемой захватчиками, вопли и стенания жителей, не успевших укрыться за стенами города и пленённых врагом. В вечерние и ночные часы на ярусах башен защитники, в напряжённом бодрствовании вслушиваясь в шум польского лагеря, ожидали утренней канонады или очередного предрассветного штурма. Сквозь боевые окна сырой осенний ветер доносил горький запах дыма пепелищ догоравших посадов, а на чёрном горизонте ещё было видно зарево пылающих соседних деревень.
Для пущей наглядности приведём выдержку из книги Ивана Орловского «Смоленская стена». Цитируя Карамзина и польские источники, Иван Иванович детально описал первые дня осады и попытки войска Сигизмунда с ходу взять Смоленск: «В начале осады, прося у царя Василия себе помощи, смоленские старосты и посадские люди писали ему, что король стоит при Смоленске с сильными литовскими и немецкими войсками и готовит все злые средства и подкопы. В то же время воеводы писали царю, что с общего согласия они пожгли Смоленский посад и слободы, а сами затворились со всеми людьми в осаде. «Потом же, – писали воеводы, – сентября 23 дня на рассвете многие литовские люди подходили к замку, к Смоленску, делали приступ у Копытинских и Аврамовских ворот, но милостию Господа Бога и твоим государевым счастьем отбиты. Взятый в плен во время приступа посадский человек смолянин Игнашка Дмитриев, служивший у литовцев проводником, показал, что король намерен взять Смоленск приступом и подкопом». Так писали воеводы. Старосты смоленские в своём письме подтверждают это: «Первый приступ, – пишут они, – был сентября на 23-е число, за два часа до рассвета, в трёх местах: к Пятницкому концу и к воротам Копытинским и Аврамовским».
Этот первый приступ подробно описан у Немцевича по запискам Жолкевского и Машкевича. «Сигизмунд, – говорит он, – вняв совету придворных, желавших употребить хитрость, решился напасть внезапно и ночью. Для сего 12-го октября (ошибка – вместо сентября: 12-е сент. по Грегор. кал. соответствовало 22 сент. по Юлианскому) назначен был отряд пехоты под начальством Мальтийского кавалера Новодворского, который славился ратным искусством и неустрашимостью. Сделано распоряжение, чтобы королевские трубачи при взрыве ворот дали сигнал, по которому стоявшее невдалеке войско должно было устремиться через пролом в город. Новодворский пробирался тихо в темноте ночной к воротам, держа в руке огромную петарду и согнувшись вместе с прочими воинами по причине тесноты прохода между стеною и деревянными срубами, которые построены были русскими перед стеною со стороны поля наподобие изб для прикрытия ворот. Невзирая на сии затруднения, он подошёл к одним воротам, потом к другим и вломился в город с несколькими воинами. Жители в ужасе искали убежища в церквах, и Смоленск был бы покорён совершенно, но от того ли, что трубачи не исполнили приказа, или что сильный взрыв заглушил звук сигнала, вспомогательный отряд не подоспел вовремя – осаждённые ободрились, видя малочисленность наших, и вытеснили их, положив, однако ж, на месте не более 20 чел., ибо в темноте стреляли наудачу. Машкевич говорит, что венгерец Марк, капитан королевской пехоты, не хотел идти в пролом по недостатку мужества или по условию с неприятелем и тем остановил успех приступа. Проломы смоляне завалили песком и камнями и усилили тут стражу.
О втором приступе рассказывается в письме старост следующее: «Сентября 26-го дня ночью за 4 часа до рассвета подошёл к стенам литовский король с людьми ратными; овладел в Пятницком конце острогом и сжёг Пятницкий конец с посадом, так что во всём посаде уцелело только 7 церквей».
3-й приступ был на другой день. «А 27-го сентября ночью же, за два часа до рассвета, приступал он#8194;– король – опять к большим Туловским (Фроловским), что у Днепровского моста, и к Пятницким воротам, но по милости Божией, молитвами Преч. Богородицы и твоим царским счастьем неприятель отбит от ворот и от всего замка, потеряв в замке много литовских и немецких людей. На третий же день (30-го?) литовские люди сожгли ночью Днепровский мост и стреляют беспрестанно из пушек по стене и по Богословской башне, уже разбитой сверху».
Попытка осаждающих с ходу организовать ночной штурм путём прорыва сквозь подорванные петардой ворота в одной из башен натолкнулась на серьёзное сопротивление и потерпела полную неудачу. В ответ на открывшуюся частую стрельбу польских орудий по городу смоленские пушкари с раскатов и башен вели по противнику не менее интенсивный ответный огонь на поражение. Зоной наиболее активных боевых действий в октябре 1609 года являлась территория Приднепровья, как раз напротив северо-западного угла крепости с главным оборонительным узлом – Богословской башней. Кроме основной ударной силы – трёх орудий на верхнем ярусе, на остальных трёх ярусах имелись ещё два орудия – тюфяк калибром 4,5 фунта, девятипядная пищаль калибром в четыре фунта, а также четыре затинных пищали и девять стрелков с ручным самопальным и мушкетным боем. Такая вооружённость башни позволяла вести достаточно активный огонь по любым целям. Поляки сразу почувствовали это на себе в начале осады.
Боевая работа
Главная роль в этом секторе отводилась, конечно, длинноствольной Ругодивской пищали. Для того чтобы вести обстрел цели с максимальной степенью поражения живой силы противника, необходимо было стрелять разрывными снарядами, то есть бомбами или гранатами, что было невозможно для длинноствольных орудий типа Ругодивской пищали. Поэтому стрельба из неё по польскому лагерю не могла значительно повлиять на ситуацию и общее положение осады. Такое мощное орудие, стрелявшее исключительно железными, чугунными и каменными ядрами, было предназначено для поражения крупных объектов боевой материальной части противника, таких, как бастионы, раскаты, батарейные орудия. Именно здесь данная пушка и должна была выполнять свою главную стратегическую задачу: при выявлении строящегося раската для установки вражеских бреш-батарейных орудий своевременным метким огнём разрушать все подобные сооружения, разбивать пушки и разносить в щепки орудийные лафеты.
На верхнем ярусе царило оживлённое, но упорядоченное движение: суета, топот ног по дощатым полам пушкар¬ской прислуги у каждой пушки, командные окрики пушкарей, уханье хриплых голосов людей, в одном порыве накатывавших многотонное заряженное орудие на позицию. Время от времени среди грохота и завыванья пушечных выстрелов на площадке было слышно, как слегка содрогаются стены от глухих ударов вражеских ядер снаружи. Попаданье в стену снарядов мелкого и среднего калибра не могло причинить вреда защитникам, потому что 2,5-метровые стены Богословской башни надёжно держали удар ядер мелкой и средней артиллерии. Хуже было, если случалось, что подобное ядро случайно или в результате меткого попадания с ужасным свистом влетало между зубцов на верх¬ний ярус. И если оно сразу никого не убивало и не калечило, то, окатив людей струёй горячего и тяжёлого духа, со скрежетом ударяло по стенке зубца. Оставалась красная выбоина на белом фоне, словно кровавая рана. Людей осыпало острыми кирпичными осколками. Именно в подобной ситуации для боевого расчёта верхней боевой площадки могло пригодиться всё защитное снаряжение, особенно все виды железных шапок, шлемов и шишаков, способных надёжно защитить голову от случайных осколков.
Ядра вязли в кирпичах
Иногда случалось, что горячее вражеское ядро вместо того, чтобы рикошетом крушить и убивать всё живое вокруг, со всего разгона врезалось и застревало между кирпичей, не причиняя при этом никому вреда. До недавнего времени такое 1-фунтовое застрявшее ядро можно было заметить в южной стене на Поздняковской башне Смоленской крепости. На то, что пушечные ядра среднего калибра не разбивали, а вязли меж кирпичей Смоленской крепости, жаловались и артиллеристы наполеоновской армии во время обстрела города в августе 1812 года.
Среди других боевых ярусов башни верхний во время боя был более уязвим и опасен ещё и потому, что снаряды противника могли упасть и пробить шатровую кровлю башни и при этом упавшими обломками брёвен раздавить всех бойцов на площадке. Ситуация могла быть ещё более трагичной, если во время стрельбы по городу из гаубиц и мортир зажигательными снарядами одно из таких ядер попадало на кровлю башни, что однажды и случилось на одном из участков обороны октябрьским вечером 1609 года. По свидетельству польского мемуариста, участника осады Смоленска, было замечено, что «вечером наши бросили из мортир два калёных ядра в крепость для пробы, как далеко они возьмут… Одно ядро упало в верхнюю часть башни, где, долго делая своё дело, нанесло вред русским».
Ужасы войны
Общее морально-психологическое состояние, бодрость духа и бойцовское настроение на ярусах башни во время боя зависели от складывающейся ситуации сражения под стенами крепости. Время от времени пушкари на верхнем ярусе подбегали к отверстию в полу, чтобы сквозь разобранные доски переброситься словами или откорректировать огонь с бойцами на нижних площадках башни. Огненные вспышки и грохот пушечных выстрелов смешивались со стуком десятков ног от беготни по деревянным настилам башенных ярусов. Весь этот шум боевой суеты накладывался фоном на отрывистые голоса защитников. Короткие фразы перемешивались с криком, руганью и громкой, грязной матерной бранью, которая иногда дополнялась громовыми раскатами дружного истерического хохота, смеха и улюлюканья.
Атмосфера на боевых площадках башни становилась ещё более нервной и гнетущей, если в результате попадания вражеского снаряда в башню среди бойцов появлялись первые потери. И тогда пространство башенных этажей оглашалось дикими криками, воплями смертельно раненных пушкарей и стрелков, заглушаемыми на время громом пушек. В одно мгновенье на площадке боевого яруса перед глазами защитников возникала картина ужаса войны во всей своей полноте: разорванные и покалеченные тела, белые стены, забрызганные свежей кровью только что убитых товарищей, которая, одновременно скапливаясь на дощатых полах яруса, протекала и капала сквозь щели досок прямо на головы бойцов нижних этажей, наполняя их сердца леденящим ужасом смерти. Здоровые тут же, как могли, оказывали потерпевшим первую помощь, накладывая на раны паволоки. Стонущих и плачущих раненых осторожно выносили по каменным лестницам из башни в безопасное место.
Боевой быт
Артиллерийский огонь с Богословской башни мог вестись на запад, в сторону польского лагеря, или в зависимости от оперативной ситуации основная линия огня перемещалась на северо-восточный угол, чтобы прикрывать тем самым русские шанцы, защищавшие вход на мост на правом берегу Днепра, напротив главных Фроловских ворот. Орудийная дуэль могла то разгораться, то, наоборот, идти на убыль. Если противник приближался достаточно близко, то с башни и прилегающих участков стен начинал интенсивно работать «тюфяк», бивший каменной или железной картечью, вместе с ним усиливался огонь стрелков из ручных самопалов и мушкетов.
Осенняя пора и вечерняя прохлада делали своё дело: боевой раж к концу дня начинал заметно ослабевать с обеих сторон. В сгущающихся сумерках октября пушечная пальба становится слабее, а передвижение вражеских отрядов под стенами прекращается. Уставшие и измотанные противники начинали устраиваться на ночлег.
Несмотря на то, что воздух становился всё холоднее, ствол большой кулеврины ещё не остыл.
Пушечная бронза, как разогретая печь, всё ещё отдавала своё тепло. Между тем боевую площадку яруса нужно было подготовить к завтрашнему дню и произвести уборку. Один из людей при свете двух больших затинных фонарей сметал метлой с досок пола осколки кирпичей, слой мелкой извест¬ковой крошки и белой пыли. Все эти свидетельства попадания шальных ядер крошились под ногами и просыпались сквозь щели на нижние этажи. Водворившаяся тишина, хруст кирпичного щебня под сапогами, шуршание метлы странным образом сочетались с беспорядочным движением гигантских теней, которые производили движения метельщика при свете фонарей. Игра огромных масс света и тени заставляла вспыхивать и переливаться тусклыми бликами замысловатые литые украшения на бронзовом теле ствола пушки. Напряжённая и обманчивая тишина полумрака, вечерний ужин, рассказы о пережитом дне, колючий холод, всё больше заползавший за ворот кафтана, грустные мысли об участи своей земли, о родном городе дополняли мрачную атмосферу зыбкости бытия и неведомого будущего людей, зажатых в кольце городской осады.
