Поэт в России – больше, чем поэт
Евгений Евтушенко – о творчестве, любви, предательстве и жизни…6 декабря Евгений Евтушенко встретился со смоленскими журналистами. Эта встреча не была похожа на обычную пресс-конференцию, где чередование вопросов-ответов напоминает партию игры в теннис. Или даже и в пинг-понг – в зависимости от стремления звезды к откровенности. Здесь было соло. Соло Поэта, настолько переполненного мыслями, эмоциями и воспоминаниями, что они лились из него сплошным потоком. Причём истории вытекали из этого потока, как ручейки, порой сменяя друг друга на незаконченной фразе…
Это было похоже на калейдоскоп. Калейдоскоп воспоминаний, где эпизоды-картинки выпадают в случайном порядке – без общей сюжетной линии и хронологии. Смешные, трагичные, романтичные, жёсткие… Объёмные или прямолинейно-плоские. Законченные или только схематично обозначенные… И поди разберись, где там голая правда, а что за давностью лет – уже легенда, прикрытая лоскутками поэтических подробностей…
Он говорил очень искренне и вдохновенно. А стихи читал настолько проникновенно, что я сразу поверила во все истории о том, как в него до сих пор влюбляются студентки. Потому что от него исходит такой мощный поток энергетики, обаяния и жизненной силы, что можно только восхищённо удивляться.
Человеку восемьдесят с лишним лет. Невысокий, хрупкий, почти прозрачный. Похожий на экзотическую птичку с ярким оперением. И такая мощь! Человечище. Гражданин. Поэт. Человек, устами которого говорит целая эпоха…
О Смоленске
Я впервые в Смоленске. Раньше меня сюда не приглашали. Да и вообще здесь не было ни одного из поэтов-шестидесятников. Хотя я получал много писем из Смоленска от моих читателей. Писем нежных, добрых и просто подбодряющих меня в те дерьмовые моменты, когда меня оскорбляла пресса…
Знаю, что несколько раз мне уже почти готовили встречу в вашем городе, но в последний момент запрещали. Так что я ехал сюда, ожидая, что меня встретят с оркестром…
Об автобиографии
Сейчас моя скандальная автобиография впервые выходит в России с моим большущим, в пятьдесят страниц, предисловием. Я просто обязан был его написать, потому что о многом думаю уже не так, как тогда. В те годы я был гораздо идеалистичнее и неинформированнее - это естественно.
Тогда её напечатали все крупнейшие журналы и газеты мира. У меня есть перевод даже на зулусский. Все, кроме российских.
Причём, моего издателя, который напечатал эту биографию в Испании, арестовали за коммунистическую пропаганду. А в России людей, которые осмеливались ее переписывать, забирали уже за антисоветчину. Хотя тот же посол СССР во Франции товарищ Виноградов сказал, что если б это зависело от него, он бы за эту автобиографию дал мне Золотую звезду Героя Советского Союза.
О пулях и поцелуях
Почему я должен вспоминать только драматические моменты? Жизнь – это поток, который всё несёт: счастье, страдания, оскорбления…
Один колумбийский поэт Гонсало Аранго написал книгу о нашей с ним совместной поездке по Латинской Америке. Он назвал ей «Медведь и колибри», где медведем был, конечно, я – в таком примитивном понимании русского человека за рубежом. Так вот там есть такая фраза: «Жизнь Евтушенко – это мешок, набитый пулями и поцелуями». Очень красиво сказано и довольно точно…
Вообще жизнь каждого человека идёт сплошным потоком, где радость рядом с трагедией. Тебя могут травить и оскорблять, но ты в это же время будешь счастлив в любви. Или счастлив от того, что тебя поддерживает столько людей.
О напутствии Пастернака
Я не делю жизнь на счастливые и несчастные периоды. Потому что я лично себя никогда несчастным не чувствовал. Во-первых, я по характеру человек счастливый. А во-вторых, один поэт, гораздо талантливее меня – Борис Леонидович Пастернак – просто запретил мне чувствовать себя несчастным, запретил предсказывать свою трагическую гибель.
Это было в 1959-ом году, в разгар его травли за замечательный роман «Доктор Живаго». Я читал ему самое знаменитое тогда своё стихотворение «Я разный - я натруженный и праздный…», которое все ругали. И Борис Леонидович воскликнул: «Боже, какая у вас энергия! Вы столько напишите – это уже ясно. Да вы ещё и долго жить будете».
А потом, когда я уже уходил, он мне сказал: «Женя, дайте мне слово, что вы нигде не будете предсказывать свою трагическую смерть. Ни в коем случае не делайте ошибки Володи и Серёжи! Ни в коем случае! Потому что есть какая-то мощь в самой поэзии, есть предсказательность. Есть какая-то гипнотическая странная сила, которая будет толкать вас к той трагедии, если вы её себе предскажете».
Пожалуй, это был самый правильный совет, который мне нужно было дать. И когда я попадал в очень тяжёлые ситуации (а их было много), я всегда вспоминал этот совет и не сдавался.
О Белле Ахмадуллиной
Да, моя жизнь была счастливой. Я счастлив и сейчас. У меня было много жён: три бывших и одна настоящая. Но я их всех любил, даже когда разводился. Я ни с одной не поссорился грязно. И с Беллой Ахмадуллиной мы были друзьями. Она пришла на нашу свадьбу с Галей, которая была её подругой. И особенно она любила мою последнюю жену Машу. Когда её муж запрещал ей видеться со мной, она разговаривала с Машей и через неё передавала мне нежные приветы.
Однажды она сказала в интервью: «Я была счастлива, что родилась в эпоху таких поэтов, как Евтушенко, Вознесенский и Окуджава, и что они были со мной рядом и учили меня писать».
Белла не была публицистическим поэтом, не могла писать стихи ораторского жанра, потому что ей это было не свойственно. Но она была глубоко гражданским человеком. Чего стоили только её стихи, посвящённые Марине Цветаевой, которая тогда была под полузапретом и вообще не печаталась долго!
И вообще своими хрупкими руками Белла подписала очень много писем в защиту подвергавшихся гонениям диссидентов…
А когда Андрея Дмитриевича Сахарова сослали в Горький без суда и следствия, она туда приехала. К нему никого не пускали – у входа в его дом стоял киоск, где под видом галошников сидели сотрудники органов и проверяли всех. А Белла приехала из Парижа в невообразимой шляпе, которая еле помещалась в машину. Она была модница, и это прекрасно. И вот она в этой шляпе с букетом хризантем подходит к киоску и говорит: «Пропустите меня, пожалуйста». И они расступились, сдались. Ведь они привыкли к протестным людям с плакатами типа «Долой такую-то власть!», а тут хризантемы, видение… Они такой женщины очаровательной не видели, поэтому застеснялись. В них что-то человеческое проснулось - забыли про приказы…
О предательстве
К Борису Леонидовичу Пастернаку постоянно ходили два мальчика, Юра и Ваня. И мы с Беллой их ругали, когда они называли его Борькой. Это было просто ужасно. Они ходили к нему кормиться каждое воскресенье, а потом рассказывали, что они там ели. И в итоге они его предали.
Он мне рассказал тогда – это было под самый конец его жизни: «Женечка, у нас сейчас были Ваня и Юра. Они пришли просить у меня разрешения меня предать. Сказали, что если этого не сделают, то их исключат из литературного института. Что я наделал! Какое я имел право?! Я разрешил им меня предать. Теперь же они конченые люди. Поэт, который предаёт другого поэта, кончен для поэзии».
В общем-то, он предсказал их судьбу. Оба эти мальчика исчезли из литературы…
О хвастовстве и скромности
Стихотворение «Я разный – я натруженный и праздный…» ругали все. Даже Павел Григорьевич Антокольский, который меня любил. Ругали за то, что всем казалось, что это хвастливое стихотворение – такой самопоказ что ли. Да в общем-то оно таким и было.
Но, на мой взгляд, в хвастливости ничего опасного для человечества нет. И Александр Сергеевич Пушкин был хвастунишка. А вот так называемые скромники… Такие фальшивые скромники, альхеновски вползая в расщелины эпохи, они начинают высасывать из своего народа все соки…
О драке за Дору
Дора Франко, моя любовь, необыкновенно красивая женщина. Она однажды укротила нашу драку с сыном Курта Воннегута. Просто вылила на наши головы ведро помоев. И правильно сделала – мы потом стали лучшими друзьями, и его папа был доволен.
Дрались мы, кстати, из-за неё же – из-за Доры. Вообще это будет скучно, если исчезнет ритуал борьбы за обладание женщиной…
О борьбе и нежности
Люди постарше, наверное, помнят мою речь на съезде, когда я говорил отповедь молодому генералу, который выступал за Афганскую войну.
Я писал эту маленькую речушку ночью. Сижу дома, уже четвёртый час, а я всё дорабатываю, оттачиваю слог. Чтоб поязвительнее было. Чтоб как-то изничтожить своего противника, показать убогость его мышления. Чтоб было поизворотистее, даже садистически…
И вдруг кто-то подходит ко мне сзади и кладёт мне на голову руки.
- Кто это? – спрашиваю.
- Это я, Маша, твоя жена.
- У тебя есть важная информация для меня? – бросаю раздражённо.
- Да, очень важная. Я тебя люблю. И хочу, чтобы ты лёг спать, потому что уже поздно, а тебе завтра выступать…
И я почувствовал вдруг себя тем, в кого часто превращает людей политика. И в кого ни в коем случае превращаться нельзя. Потому что надо, чтобы в человеке всё гармонично соединялось: и бойцовские качества, и нежность…
О несыгранных ролях
Мне предлагали сыграть в кино две важных для меня роли: Сирано де Бержерака у Эльдара Рязанова и Иисуса Христа у Пьера Паоло Пазолини. Но не сложилось. Хотя тогда итальянские режиссёры, в числе которых был и Феллини, написали Хрущёву письмо, в котором гарантировали, поскольку Пазолини - коммунист, что трактовка образа Христа будет исключительно с марксистских позиций…
Впрочем, может быть, и хорошо, что я не сыграл эти роли. Хотя это были мои любимые герои с детства. Вот так странно, но три моих самых любимых героя с детства – это Иисус Христос, Тиль Уленшпигель и Сирано де Бержерак…
О «Таинственной страсти»
«Таинственную страсть» Василия Аксёнова я перестал читать на половине. Это всё неправда, какой-то искривлённый угол зрения. Он, не понимая, оболгал сам себя. И никогда он не был тем циничным трахальщиком, каким он себя описывает. Вы уж простите меня. Я видел его влюблённым. Просто со временем у него в жизни что-то получилось со смещением фокуса – как фотограф говорю.
Но вы учтите, что на его глазах произошло столько самоубийств в семье. И событий всяких, от которых можно свихнуться.
Я очень любил его прозу. Особенно его гениальный рассказ о шахматах «Победа» - коротенький шедевр на кончике ногтя. Он настоящий писатель, талантливый. А вот стихи его мне не нравятся, и в Антологию я их включать не буду…
О поэте, ненавидевшем стихи о любви
Твардовский – смоленский поэт? Я его очень люблю. Хотя у него очень смещена эта пропорция гармонии в любви. У него ведь нет ни одного стихотворения о любви. И он почему-то очень недоброжелательно относился к любовной лирике. Однажды даже довёл меня до слёз. Я тогда читал, по-моему, «Любимая, спи». А он с раздражением восклицает: «Опять стихи об этой любви! Ну что вы пипкой своей размахиваете!»
Видимо, что-то такое случилось у него в жизни, что привело к такому перекосу.
Кстати, хотите - напишите, что я хвастаюсь, но я просто горжусь, что практически открыл лучшее стихотворение Твардовского. О нём вообще не говорили, но после того, как я написал, все стали цитировать. Это стихотворение «Из фронтовой потёртой книжки…» Стихотворение о финской войне, где замечательно тактично стоит основа: «на той войне незнаменитой». Это единственное, что можно было сказать в тот момент совершенно страшной цензуры…
О вандализме и экспедиции
Все мы, шестидесятники, были недообразованными. И я в том числе. Солженицын прав.
Я самоучка. Меня исключили из школы в 15 лет, обвинив в краже и сожжении школьных журналов. Хотя я этого не делал. Да, у меня были плохие отметки, и мой учитель счёл, что именно я это мог это сделать. И меня выгнали из школы как вандала. Это в сталинское время! Да ещё с такой формулировкой. Понятно, что меня никуда не брали – даже на фабрику шнурков в Балашихе.
Помог папа. Он дал мне рекомендательное письмо в геологоразведочную экспедицию. И тут началась другая жизнь!
Мне 15 лет, и под моим началом – пятнадцать расконвоированных уголовников, уже готовых к выходу…
И когда я приехал обратно на крыше поезда – из казахстанского Петропавловска в Москву, мама встречала меня на вокзале. А в столице тогда голод был: в магазинах ничего не было, кроме шампанского и крабовых консервов. И я привёз ей топленого масла в самодельном бидоне, спаянном из банок из-под американской тушёнки, и палку конской колбасы, распространяющей жуткий запах, зато не портящейся.
И вот я еду с этим грузом на задней площадке переполненного трамвая и взахлёб рассказываю маме всё, что слышал от своих подопечных у костра. Вдруг замечаю, что люди стали от меня потихоньку отодвигаться, а мама плачет.
- Что с тобой, мама?
- Сынок, ты не замечаешь, что каждое второе твоё слово – нелитературное?..
С тех пор я не ругаюсь матом…
О близнецах-братьях
Однажды Костя Ваншенкин встаёт на открытом партийном собрании и говорит:
- Вот тут товарищи цитировали Маяковского: «Партия и Ленин – близнецы-братья». Я бы вам посоветовал не цитировать эти строки. Более того, кто там поближе к властям – передайте, что это вообще нельзя печатать. Потому что это не по-русски. Как партия женского рода и Ленин мужского могут быть близнецами-братьями?!
Представляете, насколько мы были загипнотизированы, что даже не замечали этого явного несоответствия!
Ваншенкину, к счастью, за это высказывание не попало, потому что к тому времени он уже написал «Я люблю тебя, жизнь». Хотя для него этот поступок был сродни подвигу Матросова…
О пол-литре на троих
Мой дядя работал заведующим гаражом на станции Зима. Был обожатель всякой техники и даже изобретатель. И при этом очень любил стихи. И когда он столкнулся с Джоном Стейнбеком, он, во-первых, его узнал. А во-вторых, с честью выдержал импровизированный экзамен, когда Стейнбек стал проверять его на знание имён и фамилий из «Гроздьев гнева».
Джон сначала думал, что это инсценировка, что его узнаёт шофёр, поэтому и устроил это испытание. А потом полез в карман за бумажкой и говорит:
- Вот тут у меня записано «пол-литра на троих». Теперь хочу это – отвези нас с Андреем.
Я попросился быть третьим, но моя кандидатура Стейнбека не устроила:
- Ты не интересно. Мне нужен пролетариат.
Я их отвёз. Через три часа приезжаю и вижу потрясающую картину. Жаль фотоаппаратом я тогда не владел. Джон сидит на скамье развалясь, как Саваоф. На одной ноге у него лежит голова моего дяди. На другой – неизвестного мне человека: рыжего, обсыпанного веснушками. Он был одет в рыбацкий балахон защитного цвета и даже во сне не расставался с удочкой, крепко держась за неё. И на столе стояли две пустых бутылки…
Об идее «Братской ГЭС»
Я сел на пароход «Фридрих Энгельс» и поехал на Братскую ГЭС. Люди меня встречали на лодках. С плакатами: «Да здравствует Гагарин Евтушенко!», «Долой бюрократию!».
Я приехал и пошёл на дамбу посмотреть – она была уже построена. Был солнечный день, и вдруг мне на голову что-то капнуло. Я подымаю глаза и вижу огромный японский кран. И женщина-крановщица комплекции Ивана Поддубного держит на руках своё чадо, и это чадо писает мне на голову.
Тут все захохотали и дружно сказали:
- Ну, Евгений Александрович, ты теперь стихотворением не отделаешься – поэму придётся писать. Такую же масштабную, как Братская ГЭС.
И это мне запало. И тогда родился этот замысел. Получился – не получился, сказать трудно, и может быть, действительно, как сказал Синявский, этот спор неразрешим.
На мой взгляд, какие-то главы получились лучше, какие-то хуже. Но главное – всё было написано искренне…
Фото: Дмитрий ПРУДНИКОВ
