Никита Высоцкий: «Коллеги не считали отца поэтом…»
25 июля исполняется сорок лет, как ушел из жизни Владимир Высоцкий. Эта грустная дата – повод еще раз вспомнить актера, поэта и барда, чье творчество давно разошлось на цитаты, но по-прежнему живо, актуально и современно. Тем более что мой собеседник – его младший сын Никита Высоцкий, актер, режиссер и директор культурного центра-музея «Дом Высоцкого на Таганке»…
Семейные ценности
– Никита, каким отцом остался у вас в памяти Владимир Семенович?
– Это очень объемный вопрос. Понятно, что у каждого есть какие-то детские воспоминания: иногда счастливые, порой драматичные – в детстве все воспринимается намного острее, но время потом многое сглаживает.
Мы жили одной семьей до 1968 года, хотя окончательно мама с отцом развелись уже в 70-м. При этом он оставался в нашей жизни и по возможности активно участвовал в ней.
В каком-то смысле (не скажу, что во всех) он был совершенно обычным человеком. Любил нас с братом, что вполне естественно. Занимался с нами, насколько мог. И насколько позволяла наша довольно насыщенная жизнь: у меня был спорт, у Аркадия какие-то кружки и олимпиады.
Отец был не из тех пап, которые стараются закрыть тему взаимоотношений с детьми деньгами. Нет, он был в курсе нашей жизни, всегда вникал в ситуацию, с чем-то не соглашался, но никогда не нависал, не ругал за плохие отметки… Просто я не умею об этом рассказывать. И потом это вещи такие личные…
К тому же семья явно не была приоритетом в его жизни. Он хорошо относился к своим родителям, дяде Алексею Владимировичу – человеку воевавшему и очень повлиявшему на него в детстве. Но, по сути, он был в каком-то смысле лишен потребности в семье – так получилось, так он был устроен. И то, что у него с Мариной Влади было 12 лет, было скорее партнерством, чем семьей. Она много работала то там, то здесь, он постоянно разъезжал, особенно последние годы…
И тем не менее семь лет они с моей мамой прожили, двух детей нажили, и, на мой взгляд, он к этому вполне правильно относился.
Важный выбор
– Отец повлиял как-то на ваш выбор профессии актера?
– Скорее на это повлиял его уход из жизни. Если бы отец был жив, мы с братом вряд ли стали бы заниматься творчеством. Аркадий свою сознательную взрослую жизнь начал с того, что поступил в МГУ на вычислительную математику и только потом, спустя несколько лет, оказался на сценарном факультете ВГИКа. И я совершенно точно не пошел бы в актеры, хотя с детства это любил. У нас ведь не только отец был актером, но и мама.
Наверное, мне даже хотелось этим заниматься. Но пока отец был жив, я не собирался об этом и мечтать…
– Вам казалось, что его слава не даст вам шансов?
– Я так не размышлял – просто даже не думал в эту сторону. Да, я понимал, что мне это нравится, участвовал в какой-то самодеятельности. К тому же мы с братом росли людьми начитанными, хорошо знали современный театр и кино. Не скажу, что отец мне мешал, – просто при нем мне и в голову не приходило, что можно попробовать этим заниматься.
А потом отец ушел, и этот период совпал с моим совершеннолетием. На меня навалилась моя взрослость, когда я вдруг понял, что его нет, а с ним – какой-то важной подпорки, на которую мы с братом, безусловно, рассчитывали. И я сделал то, чего, наверное, подспудно всегда хотел: пошел в актеры. Просто в какой-то момент я сумел осознать, что действительно хочу этим заниматься.
А в 1996 году я стал директором музея Высоцкого и по сей день занимаюсь наследием отца. Хорошо это или плохо – не знаю. Но так случилось, так решила семья. Хотя я не был к этому склонен, я никакой не управленец от культуры и вначале даже думал, что за несколько месяцев порешаю какие-то вопросы и уйду…
В особой зоне
– Никита, насколько работа с наследием отца позволяет вам корректировать собственное отношение к каким-то сторонам его жизни?
– Начиная с того времени, как отец умер, этот вопрос висит надо мной постоянно. Уже когда мы его хоронили, было ощущение, что я не осознаю масштабы его личности.
Я задавал этот вопрос всем друзьям отца, маме, пытался найти ответ в собственных небольших воспоминаниях. И мне частенько приходилось сталкиваться с такими поворотами, когда в силу новой информации у тебя в голове вдруг соединяются какие-то плоскости – ты открываешь для себя что-то новое.
В этом смысле мои открытия, связанные с личностью отца и его творчеством, продолжаются до сих пор. Они не всегда связаны с документами – скорее с процессом. Основную часть своей жизни я нахожусь в некой зоне Высоцкого, его стране – не знаю, как это назвать. Думаю о нем, читаю. И когда ты с этим живешь, сталкиваешься ежедневно – не известно, откуда к тебе придет какая-то новая информация, новое понимание Высоцкого, даже переосмысление каких-то эпизодов, связанных с нашей жизнью.
– У нас довольно часто об умершем человеке говорят с неким пафосом: великий, гениальный, непревзойденный. Как вы относитесь к таким преувеличенным восторгам в отношении Владимира Семеновича?
– Спокойно. Наверное, потому что и сам грешен. Но Высоцкий – тот, кто есть. Кем сам себя сделал. Кем сделал его жизнь, природа, дар Божий. А все остальное – лишь наши слова.
Я не считаю, что это может как-то ему навредить. Понимаю, чем это вызвано. И, на мой взгляд, такие громкие эпитеты в отношении Высоцкого недалеки от истины. Он действительно поэт, который занимает существенное место в культуре XX века, – это абсолютно точно.
И меня больше тревожит, когда люди, наоборот, начинают рассуждать, что в нем нет ничего особенного, что не стоит делать из него героя. На мой взгляд, это гораздо дальше от истины, чем слово «великий». Потому что Высоцкий – это надолго. Если не навсегда, как мне хотелось бы думать.
Признали посмертно
– Вениамин Смехов не раз замечал, что Высоцкий в России недооценен как поэт…
– Его и при жизни в театре за поэта не держали – это скорее посмертное признание. Я не говорю про Вениамина Борисовича – он, наверное, лучше других понимал, кто рядом с ним находится. А вообще, коллеги к отцу относились достаточно спокойно – так скажем. «Большое видится на расстоянии…»
И на мой взгляд, важнее даже не недооцененность, а то, что Высоцкий – один из тех немногих личностей XX века, которые не разъединяют, а соединяют людей. И соединяют до сих пор – уже в новом веке.
Некоторые говорят о феномене Высоцкого как о человеке, талантливом во многих сферах: актере, поэте, композиторе. Другие продолжают высказываться о нем как о «недопоэте». К сожалению, так было и при его жизни: профессиональное сообщество не признавало его поэтом, включая даже близких ему людей. На мой взгляд, это несправедливо. И думаю, что со временем все изменится.
Мне бы хотелось, например, чтобы творчество отца изучали в школе. Хотя, становясь классиком, человек окончательно уходит из жизни – из обычной, сиюминутной, сегодняшней. И такого признания в обмен на забвение Высоцкому не нужно. Думаю, что он перешагнет свой столетний юбилей и останется достаточно актуальным и необходимым, а не просто классиком на пыльной полке, откуда его никто не снимает…
Впрочем, повторюсь: все, что мы говорим о нем, – только слова. Назови его хоть как: бардом, поэтом-песенником, – он все равно останется Владимиром Высоцким, и это уже данность.
– У вас есть какие-то особо любимые вещи в его творчестве?
– Пожалуй, нет. Для меня вообще сложно вычленять что-то в творчестве Высоцкого, потому что он достаточно цельный. И скорее он не написал 410 песен, а как бы писал некую поэму или балладу о себе и своем времени – просто в маленьких главках.
Но мне в этой связи вспомнилась одна история. Лет двадцать назад мы с Валерием Золотухиным были в Финляндии, где, как нам говорили, все любят Высоцкого. Но оказалось, его знают там лишь как автора одного произведения: «Песни о друге». Собственно, весь концерт они ждали только ее, хотя вежливо хлопали на все. Но когда Золотухин наконец запел «Если друг оказался вдруг…», зал встал. Причем для финнов такое проявление эмоций вообще несвойственно – «горячие парни» не встают, даже когда им Баха играют…
Фото: Елена Белых
Ольга Суркова
