Известная органистка – о японской философии и русской душе в контексте музыки
В этом году в России был учреждён новый праздник – День органа. В Смоленской филармонии его отметили довольно широко: фестивалем органной музыки, центральный концерт в рамках которого пришёлся как раз на 24 ноября. Хотя замечательные органисты заезжают к нам не только в праздник. Одна из них – Хироко Иноуэ, покорившая публику своей игрой – яркой, эмоциональной и невероятно грациозной…
Звуки музыки
– Хироко, орган – инструмент для Японии не характерный…
– Да и для России он тоже, наверное, не характерный, поскольку для многих ассоциируется с католической церковью и мессами…
– И что же вас так в нём привлекло, что вы решили стать органисткой?
– Прежде всего я очень люблю музыку Иоганна Себастьяна Баха и всегда хотела играть именно её. А представить Баха без органа просто невозможно.
Хотя поначалу моё желание казалось практически нереальным. Во-первых, сам инструмент был в моём представлении настолько величественным и недосягаемым, что к нему просто так не подступиться. А во-вторых, в университете Киото, где я училась, его не было.
Но позже я поступила в Московскую консерваторию. И однажды, торопясь на занятия, вдруг из открытого окна услышала звуки органа. Я, как зачарованная, пошла на эти звуки и попала в класс, где Алексей Александрович Паршин работал с учениками. И поняла, что здесь можно учиться на органе.
Конечно, я продолжила заниматься у Наума Львовича Штаркмана – гениального педагога и пианиста. Но параллельно стала брать уроки и у Алексея Александровича – не менее замечательного педагога и органиста. И это была такая огромная радость!
А потом я много пробовала себя на конкурсах. И один из них стал для меня судьбоносным. Это конкурс органистов имени Микаэла Таривердиева, который проходит раз в два года в Калининграде. После успеха на нём я с 2006 года стала солисткой Калининградской филармонии и с тех пор каждый месяц играю там большую программу, на которую вот уже тринадцать лет ходит определённая публика…
На одной волне
– Орган в Калининграде считает вас своей хозяйкой? Ведь вы постоянно играете на нём…
– Конечно, для каждого исполнителя свой инструмент родной. Мы проводим с ним много времени, и это не только концерты, но и репетиции, разучивание новых произведений.
Наш орган замечателен для своего зала: он прекрасно наполняет его звуком, и при этом нет гуляющей акустики, характерной для храмов. Я очень привязана к нему. Но когда возвращаюсь после долгих гастролей, то чувствую, что он меня сразу не принимает. И требуется время, чтобы опять наладить с ним контакт, настроиться на одну волну. Наверное, это как с людьми…
– А как вам наш орган?
– Он электронный, и, конечно, у него есть свои преимущества. Он легче в обслуживании и не реагирует на смену температур и влажность. Но, как ни старайся, электронный синтезированный звук не сравнится с акустическим. Энергия наполняемости у акустического звука гораздо мощнее.
– Но игра на настоящем духовом органе – это достаточно тяжёлый физический труд…
– Да, особенно на исторических инструментах, которым по триста-четыреста лет. Там, бывает, даже не всякий мужчина может продавить клавиши…
– А вы такая хрупкая женщина…
– Думаю, что здесь скорее приходится говорить об особенности клавишных инструментов, где после взятия звука исполнитель уже не может ничего изменить. К тому же на органе не менее важно и снятие звука – в этом его главное отличие от рояля, где звук уходит сам. Так что мы всей силой клавиши не удерживаем – иначе уставали бы уже после пары тактов.
– Когда я готовилась к разговору с вами, то наткнулась в интернете на информацию об органной терапии…
– Нет, я этим не занимаюсь. Конечно, музыка сама по себе лечит, потому что с нею передаются эмоции, энергия, сокровенные мысли и искренние чувства. Тем более что произведения, которые чаще всего играются на органе, – духовная музыка. А это проверенное веками искусство. И то, что ты прикасаешься к нему как исполнитель и стараешься передать слушателю, – огромная радость, что само по себе уже целительно.
Восток – Запад
– Хироко, музыка европейских и российских композиторов помогает вам понять психологию людей другой культуры?
– Конечно. И я очень люблю русскую музыку, русских людей. Считаю, что в основе практически любого произведения у россиян всегда есть драматизм. Яркий пример – Чайковский, у которого мажорная мелодия вдруг в одном такте прерывается и переходит в минор. Так даёт о себе знать сама Россия – страна со сложной, даже трагической судьбой.
А ещё у русских композиторов я слышу широту мелодии. У японских и европейских такого нет – это, пожалуй, самая главная особенность. И, конечно, большая эмоциональность, красочность. В России богатая смешанная культура, и в музыке это проявляется.
– Вы непременно включаете в программу своих концертов произведения японских авторов…
– Да, я очень люблю представлять японскую музыку для органа. В Смоленске это были произведения Мичио Мияки «Весеннее море» и Хиро Фуджикаки «Аква ритм». И то, и другое – на тему воды. Первое было написано для японских гуслей-кото и бамбуковой флейты-сякухати, второе – для органа и камерного оркестра.
И если Мияки рисует своей музыкой удивительно красивую картину Японского моря, которое часто подвержено смене настроения, то у Фуджикаки вода – категория философская. Это стихия, способная давать и уносить жизнь. И человек в сравнении с ней – лишь маленькая песчинка.
– Мне кажется, что японскому народу вообще свойственно обращение к философии…
– Да, наверное. Потому что японскому народу приходится быть мудрым. И это мудрость людей, веками привыкших существовать с осознанием того, что из-за стихийных бедствий, которым подвержена наша страна, жизнь легко может оборваться внезапно. Поэтому мы мгновение воспринимаем как вечность. И ценим то, что есть сейчас, и благодарны за всё, что происходит.
Это понимание сиюминутности жизни и внезапности смерти заложено в нас практически на генетическом уровне. Благодаря чему, наверное, и кажется, что мы все философы.
Проза жизни
– Хироко, вы уже столько лет живёте в России. Есть ли что-то, к чему вам до сих пор трудно привыкнуть?
– Мне очень импонирует искренность в отношениях. Это так трогательно, когда люди не равнодушны друг к другу и очень эмоциональны в проявлении чувств. Порой до гнева, но всегда искренне. И я благодарна, даже когда меня ругают – это ведь от души…
Сложнее всего, наверное, привыкнуть к постоянным бытовым проблемам: здесь всегда что-то ломается, что-то не закрывается, что-то течёт. И я иногда чувствую себя просто бессильной перед неотвратимостью этих мелких неурядиц.
И не менее сложным получается общение с работниками миграционной службы. Когда ты с пяти утра занимаешь очередь, стоишь в ней несколько часов, а потом открываешь дверь и тут же хочешь закрыть её снова. Потому что видишь людей, которые наверняка дома милые и добрые, а здесь почему-то сидят с каменными лицами и вызывают страх. Это для меня такой, к сожалению, типичный момент. И я до сих пор не могу привыкнуть к этой метаморфозе. К тому, что в личных отношениях люди открытые и доброжелательные, а на службе их словно подменяют…
– Этой весной в одном из юбилейных концертов Смоленской филармонии участвовал ваш десятилетний сын Таро, который не только ассистировал своему отцу, органисту Жан-Пьеру Стайверсу, но и сам играл на органе. То, что мальчик тоже выбрал орган, было его решением или родительским?
– Конечно, он с рождения и с органом, и с музыкой – для него это естественно. Но он другой человек, и совсем недавно у нас с ним состоялся серьёзный разговор, потому что Таро не захотел заниматься на фортепиано. Я приняла его решение, поскольку считаю, что каждому необходимо найти свою страсть в жизни. Если этого нет – куда ни пойди, хорошо не будет.
Так что сейчас Таро уже не играет – только иногда нам ассистирует. Он выбрал другой путь, и я уверена, что в мире есть много людей, счастье которых возможно и без музыки. Главное, повторюсь, – найти то, чем тебе интересно заниматься. Своё призвание, которое и делает счастливым тебя и тех, кто рядом…
Фото: Григорий КАЛАЧЬЯН
Ольга Суркова
