Художник Николай Кореневский. Тихая моя родина
Юбилейная выставка Николая КОРЕНЕВСКОГО, приуроченная к 70-летию художника, недавно открылась в выставочном зале Смоленского Дома художника.По рождению Николай Петрович – смолянин. В июле 1941 года двухмесячного младенца отец вывез из горящего Смоленска. В спешной эвакуации водитель областного управления связи успел поставить в кузов своей "полуторки" корзину с ребёнком. На Соловьёвой переправе машина попала под бомбёжку, начальник управления связи, сидевший в кабине, погиб, но отец и сын чудом спаслись. Из Вязьмы вместе с тёткой Николая отправили эшелоном в Оренбург, а после войны семья вновь вернулась в Вязьму, где отец построил дом. Отсюда Николай уходил в Советскую Армию в далёкий Красноярск, где причудами судьбы во время службы смог посещать занятия в изостудии.
Дальше был художественно-графический факультет Смоленского педагогического института. Дипломную работу Николай Кореневский защищал картиной, написанной по воспоминаниям своего возвращения на родину с армейской службы, – трое голодных суток на верхней боковой полке общего вагона. Оказавшийся в Смоленске в качестве председателя государственной комиссии академик советской живописи В.А. Серов, увидев картину студента-дипломника, сказал: "Если уберёте пятку, мы вам поставим пятёрку". Пятку, торчащую из-под одеяла "верхнего" персонажа картины (главным здесь было доверительное, как это бывает в дороге, общение двух незнакомых прежде людей, сидящих за откидным столиком), Николай убрать отказался, что в итоге сказалось на оценке дипломной работы.
После окончания института испытывать себя низкооплачиваемыми трудами в школе Кореневский не стал, а несколько лет провёл в худфондовских заработках. Потом и вовсе подался в Москву. Там на комбинате монументального искусства исполнял заказы художников-корифеев, в совершенстве овладел техниками мозаики и сграффито. Через несколько лет Николай попытался поступить в Московский художественный институт им. В.И. Сурикова на отделение монументального искусства, но один из преподавателей-академиков, обнаружив Кореневского среди абитуриентов, просто прогнал его: "Тебе здесь нечего делать, ты и так уже всё умеешь". Через десять лет суматошного московского бытия Кореневский возвратился в Смоленск.
С тех пор родная Смоленщина не сходит с его полотен. Аллеи старинных парков, речушки и мостики, тихие заводи, домики с колодцами, раскидистые дубы и высокие берёзы в осеннем убранстве. Взять хотя бы серию пейзажей, написанных в селе Новоспасском, на родине М.И. Глинки: усадебный дом на фоне золотистого ореола вечереющего неба, заснеженный мостик, тропинки, протоптанные среди сугробов; приходская церковь среди осеннего разноцветья, отражающаяся в водах Десны; вековые деревья, зелёные лужайки, зеркало прудов – благословенная, тихая красота.
Всё какое-то по-детски искреннее, с той завораживающей простотой и выразительностью, которые так свойственны искусству, не обременённому профессиональными знаниями и навыками. Но при этой кажущейся на¬ивности в творчестве Кореневского есть свои глубина и проникновенность. И тихая грусть, которая так полюбилась ему ещё в юношеские годы в полотнах Левитана. Но в отличие от живописи гения русского пейзажа, в манере письма смоленского художника многое от народного искусства: лаконичность, декоративность мягких локальных цветов, условность построения пространства. Как будто живопись эта предназначена не для выставочных залов, а для тёплой и уютной деревенской избы.
Может, потому так условен Кореневский, что иллюзорность и правильность разрушили бы это состояние покоя и гармонии. В то же время Николай, безусловно, художник натурный, сочинённых композиций в его творчестве немного. Так, с удовольствием он создаёт свои "цветочные" и "грибные" натюрморты, тщательно расставляя и раскладывая все компоненты: кувшинчики, крынки, корзинки, охапки цветов, ветки рябины и яблоки. Есть у него также целая серия женских портретов, композиционно выстроенных, с моделями разными, чаще всего таящими в себе какую-то загадку. И даже в пейзажах, где, казалось бы, художник полностью следует натуре, он ведёт сознательный отбор, избавляясь от всего случайного. Между сиюминутным и вечным Кореневский выбирает последнее.
И цвет у него какой-то особенный, как будто мир он видит через волшебные стёкла. Живопись его не пестрит суетным многоцветием, при этом палитра очень разнообразна: множество зелёных, охристых, золотистых, розовых и синих всех оттенков. Нельзя сказать, что художник не использует ярких цветов, но они у него ненасыщенные, сдержанные, шумному многоголосью он предпочитает тихую мелодию скрипки и флейты.
– Я всегда старался, чтобы в живописи музыка была, – говорит Кореневский.
И действительно, его мир кажется наполненным ангельскими песнопениями, настолько он чист и светел.
А ещё в его картинах много одиночества. В них нет суеты, кипения жизни и редко когда промелькнёт человеческая фигура. Но один холст обращает внимание своим неожиданным решением: женщина в ярком пальто написана со спины на белом с золотом фоне.
– Это было после похорон нашего товарища Валерия Олешковского, 16 октября 1996 года, – вспоминает Кореневский. – В этот день неожиданно выпал первый снег – чистый, нежный. Исполнив всё, что положено, мы потихоньку пошли с кладбища, у могилы осталась только дочь Валерия Наташа. Я обернулся, и её одинокая фигура врезалась мне в память настолько, что я не мог не написать этот холст. Я даже попросил её потом постоять, попозировать мне в мастерской в том же самом лиловом пальто.
Трагическое ощущение жизни в те годы, мягко говоря, не приветствовалось. Но именно тогда известный художник-"шестидесятник" Виктор Попков написал огромную, пронизанную драматизмом картину "Хороший человек была бабка Анисья". С Попковым Кореневский провёл два месяца в одной мастерской на творческой даче на Валдае. Общение с гением живописи времени махрового застоя запомнилось не только тем, что вдвоём, размочив в водке буханку хлеба, они "напоили" Серого – мерина, которого держали на "академичке" в качестве натуры для художников, а заодно возили на нём продукты. В мутной рутине жизни, заполненной славословием в адрес дряхлеющей партийной элиты, общение с блестящим живописцем, яркой, незаурядной личностью не могло пройти бесследно. Хотя и самому Николаю независимости суждений и поступков было не занимать.
Академическая дача в творческой биографии Кореневского была ещё дважды, трижды "Горячий ключ" в Краснодарском крае, один раз "Старая Ладога", с дивными храмами первой столицы Древней Руси. И каждый раз пребывание на творческой даче было возможностью не только отдаться живописи сполна, но и пообщаться с мастерами сложившимися, достигшими известности. Попасть под чьё-то влияние или, напротив, пасть духом было очень просто. Кореневский же всегда возвращался самим собой, только ещё более возмужавшим и укрепившимся.
Вообще соблазнов в жизни художника много. В трудные 90-е годы, когда вместе со страной развалился Художественный фонд и рухнула вся система кормления (довольно, надо сказать, сытного) художников, обслуживавших идеологические потребности партии, многие остались не у дел и кинулись "творить" на потребу: писать заказные портреты нуворишей, картинки с цветочками для украшения офисов и особняков и пейзажи с Успен¬ским собором, пользующиеся большим спросом у обывателей. Для Николая это десятилетие было временем безработицы и бедственного существования. В салоне тогда из его картин ничего не продавалось, и приходилось порой даже бутылки собирать, чтобы как-то выжить. Хотя и у него есть холст с Успенским собором, написанный в то же время. Но у Кореневского собор не как привлекательная для покупателя доминанта смоленского пейзажа (подобными картинками и ныне забит художественный салон), а как олицетворение державной мощи государства и незыблемости православной веры, каким наш Успенский кафедральный храм и затевался – озарённый солнцем, в золотом обрамлении осенних деревьев, куполами в поднебесье, торжественный и величественный.
…Мастерская у Кореневского маленькая, полутёмная, с большой и светлой пришлось расстаться из-за непомерных коммунальных поборов. Вытаскивая из угла стоящие на полу холсты, я расставляю их на свету повыше. Разглядывая вместе со мной свои картины, Николай говорит:
– Последние работы у меня почему-то вы¬глядят незаконченными.
Действительно, последние пейзажи отличаются какой-то недосказанностью, как будто художник вдруг остановился в размышлении. Но это по молодости всё кажется ясным и понятным, с годами же сомнений и раздумий становится всё больше. А если художник, достигший зрелости, сомневается, это означает только одно: жизнь продолжается!..
