Константин Ваншенкин: Как же в Смоленске любят поэзию!

Сегодня собеседник "СГ" – поэт Константин Ваншенкин. В 1942-м из десятого класса ушёл на фронт. Воевал в десанте. После четырёх лет службы в армии поступил в геологоразведочный институт, но, "поэзией призванный", вскоре оказался в Литературном институте.
Первая книга стихов – "Часовые любви" (1951 г.). Ваншенкин - лауреат Государственной премии РФ (2001 г.), кавалер ордена "За заслуги перед Отечеством" IV степени.

- Константин Яковлевич, мы отмечаем 100-летие Александра Твардовского, главного советского и русского поэта ХХ века. Вы были с ним очень хорошо знакомы: Александр Трифонович выступал на защите вашей дипломной работы в Литинституте, дал ей оценку "отлично", он систематически печатал вас в "Новом мире", вы часто беседовали с ним, и не только на литературные темы… Каким вы видите его сегодня?
- Есть понятие "поэтическая судьба". Так вот, у поэта Твардовского настоящая поэтическая судьба. Я с ним много общался, целых двадцать лет и постоянно чувствовал, что общаюсь прежде всего с поэтом. Жизнь его была трагична, зато поэтическая судьба удивительна и успешна, ведь все вещи А.Т. понятны и поняты народом, потому и любимы до сих пор. Хотя сейчас другое время, и новым поколениям всё труднее понимать перекосы и противоречия советской действительности 30-70-х годов.
Жизнь Твардовского трагична. Его травили в Смоленске, когда он работал над "Страной Муравией". Дочери А.Т., Валентина Александровна и Ольга Александровна, недавно выпустили двухтомник писем, документов и воспоминаний, там это хорошо прослеживается. Суровая правда жизни, но и выпуклая поэтическая судьба: признание поэмы, орден Ленина, Сталинская премия – и это когда тебе нет и тридцати! Удивительная жизнестойкость и ощущение себя как большого поэта в нём присутствовали уже тогда, когда до знаменитых "Василия Тёркина", "Дома у дороги", "За далью – даль" было далеко-далеко.
Его дважды снимали с "Нового мира", а он, очень глубоко переживая это, рос и рос как поэт, рос до последних своих дней. "Новый мир" Твардовского – явление в литературе и культурной жизни СССР. Мы бы никогда не услышали и не узнали Солженицына, если бы не Твардовский. Он, как минёр на минном поле, сумел расчистить пространство для публикации "Одного дня Ивана Денисовича" и напечатал его в журнале, каждый номер которого ждала вся страна. Это был один из главных редакторских подвигов Твардовского.
- Можно ли говорить о феномене Твардовского, феномене его владения словом и образом?
- Ему бы это не понравилось. Феномен – слово заграничное. Русское слово было материалом для пера Твардовского. И этот материал ему поддавался как никому другому. И в итоге Бунин, читая "Тёркина", говорит: какой замечательный русский язык! А этот русский язык исполнен, выполнен Твардовским!
- До "Страны Муравии" А.Т. написал шесть поэм, в начале 30-х годов они появились в смоленской периодике, но не в широкой печати. Недавно журнал "Смоленская дорога" опубликовал одну из них – "Путь Василия Петрова". Наверное, и остальные будут интересны сегодняшнему читателю?
- Они будут интересны только узкому кругу литературоведов. И всё! А вот общий фон поэзии Твардовского может пострадать в глазах и умах тех, кто будет впервые с ней широко знакомиться. Как получилось, например, с Маяковским, когда все агитки, которые он писал (и не по одной в день!), работая в "Окнах РОСТА", собрали в кучу и опубликовали вместе с шедеврами его поэзии.
А.Т. ведь тоже вынужден был в Смоленске отрабатывать газетную подёнщину, где нужны были сначала строки, злоба дня, а потом уже – поэзия. Да, эти строчки способствовали выходу на пик его довоенного творчества, написание "Страны Муравии", однако и она вызвала споры. Горькому поэма не понравилась. А Исаковский и Пастернак оценили.
С поэтическим наследием А.Т. надо обращаться бережно. Прятать его не надо, наоборот, доступ к его трудам должен быть открыт самый широкий, Но и утрированно выпячивать пробы пера его первых лет работы в печати и поэзии ни к чему. Не надо разжижать Твардовского!
- Тем не менее почерк А.Т. можно считать окрепшим уже к 1934 году, когда он был участником первого съезда Союза писателей СССР. А.Т. ехал в Москву не мальчишкой-репортёром, а поэтом-делегатом от писательской организации громадной Западной области. Вернувшись со съезда, Твардовский умчался рассказывать о его работе в творческую командировку во Ржев, который тогда по административному делению входил в состав Смоленского региона. Любопытным был и один из результатов той командировки: после бесед и встреч с Твардовским жители района собрали обоз с зерном для голодающих жителей Поволжья и Украины. Поэт-агитатор! Конечно, после того, как А.Т. проехал по Ржеву на первой подводе на мешках с рожью и ячменём под транспарантом "Максиму Горькому, организатору Союза писателей", город запал ему в душу!
А ещё был Ржев 42-го года, когда А.Т. и фотокорреспондент "Известий" попали здесь под артобстрел – и начало знаменитого стихотворения "Я убит подо Ржевом", окончательно доведённого до классического в 47-м году. Ржев в поэтической судьбе А.Т. – особый город!
- Особый! Про обоз 34-го года я не слышал, но… узнаю Твардовского! Хлеб! В стране были хлебные карточки, их отменили с 1 января 1935 года. Об этом сейчас не вспоминают, а это было! Буханку в Москве заворачивали в мешковину, подписывали химическим карандашом почтовый адрес и посылали бандеролью своим друзьям и родственникам, чтобы спасти от голода.
"Я убит подо Ржевом" – совершенно гениальное стихотворение. Трагизм! Кто-то говорит, что оно затянутое… Да там нечего сокращать! Это самое лучшее стихотворение Александра Твардовского из его послевоенных. Очень смелое!
Твардовский – это мужественная поэзия!
- Это его кредо? Ведь любовной лирики у А.Т. в общем-то нет…
- Любовную лирику А.Т. не считал сутью поэзии. Хотя настоящую, не графоманскую лирику принимал. Не случайно, встретившись с Ахматовой в Италии, предложил ей напечататься в "Новом мире".
Твардовский не одинок: в поэзии Бориса Слуцкого тоже нет любовной составляющей. Принимая у меня в журнале стихи, за лирику всё-таки критиковал, говорил, что это далеко от главных задач литературы. Это удивляло нас, поэтов, но с Твардовским как поспоришь, тем более он всегда при разборе находил и аргументы. Зато потом лирический этюд становился только лучше.
- Константин Яковлевич, а какие главные задачи видел перед литературой А.Т.?
- У него есть книга, называется "О сущем". Можно с ней познакомиться. Главное у Твардовского – государство, Отчизна, тёплое чувство к Родине, большой и малой, лучшие строки "За далью – даль" – это не о перекрытии Ангары, а всё-таки о двух кузницах. Помните начало главы: "На хуторском глухом подворье, В тени обкуренных берёз Стояла кузница в Загорье, И я при ней с рожденья рос". Пронзительный Твардовский! "Я помню нашей наковальни В лесной тиши сиротский звон"…
Главное у А.Т. – чувство народа. Никакого чинопочитания. Да, в главе "Кто стрелял?" генерал – "Твой ЦК и твой Калинин", но ведь глава-то, как и вся книга, о рядовом. Книга про бойца!
Никаких политруков и комиссаров. За что, кстати, А.Т. упрекали не так уж редко.
Чувство народа – это и "В тот день, когда окончилась война", и "Из записной потёртой книжки", и "Под Вязьмой", и "Как умирал мой дед", и, конечно, цикл "О матери".
С годами поэт становился всё требовательней, жёстче к слову. Не случайно и форма стихов другая, уход от балладного довоенного стиля к ёмко философскому.
- Это влияние накопившегося опыта главного редактора, пропущенный через себя громадный поток корреспондентской и политической информации, обострённое чувство ответственности за своё персональное влияние на время?
- Безусловно, Твардовский влиял на временную (ударение на "у") погоду, на ход времени, определял вкус эпохи. Понимал ли он это? Как человек, может, и не понимал. А как поэт, конечно же, понимал. Понимали и знали это и власть предержащие. Начиная со Сталина и заканчивая Сусловым и Брежневым.
- Мы говорим о Твардовском поэте и главном редакторе и забываем, что А.Т. был ещё и журналистом. Его творческая юность и молодость прошли в смоленских газетах и журнале "Наступление", добавим семь лет (включая финскую войну) фронтовой журналистики, потом работа в редакции "Литгазеты" и наконец "Новый мир". "За далью – даль" называют поэмой, а можно – путевым поэтическим очерком! Даже на памятнике в Смоленске А.Т. не просто беседует с Василием Тёркиным, а берёт у своего литературного героя интервью. Типичное лицо репортёра, с интересом слушающего собеседника, которого удалось разговорить!
Журналистика была основой творческих наблюдений и творческих выводов Твардовского. Также, кстати, как и Пушкина. Почему мы забываем об этом? Забываем об основанных им журналах и газете, о теории гонорарной политики, о методике работы в командировке по сбору материала о пугачёвском бунте… Почему?
- Потому что поэзия сильнее журналистики. Она заметнее, она душевнее, она – на первом плане. Ведь и Пушкин и Твардовский – прежде всего поэты, и только потом – журналисты!
Мне трудно говорить о журналистике, ведь я ни разу не работал в газете, но как дорожил своей работой в журнале, как гордился ей А.Т., я видел и чувствовал: 20 лет я был постоянным автором "Нового мира" Твардовского. А.Т. – великолепный редактор, плохой журналист таковым быть не может.
С Пушкиным сравнение позволительно, но не более того. Да, А.Т. – поэт эпохи, классик, великий поэт, однако Пушкин – сверх всего, образец, Пушкин неприкасаем! "Наше всё!" Лучше Аполлона Григорьева не скажешь.
- Вы знакомы и длительное время весьма обстоятельно общались со всеми тремя поэтами, скажем так, смоленского происхождения – Твардовским, Исаковским, Рыленковым. Какие у вас остались впечатления от их отношений между собой?
- С Михаилом Васильевичем Исаковским я познакомился за четыре года до встречи с А.Т. Осенью 47-го года я принёс ему свои творения. Он похвалил меня, увидав что-то в наивных, слабых стихах, не остановился только на моей неумелости, не удовлетворился только их очевидными недостатками. За законченное, отточенное похвалить не штука, куда важнее заметить у молодого хоть крупицу истинного, подбодрить, помочь, посоветовать. И всё это просто, немногословно, сдержанно. Для поэта его положения совершенно удивительно было понимание нужд начинающего. Например, он сказал мне: "Вам следует приучить редакции к мысли, что вы есть и вас надо печатать".
Я был в солдатской шинели, и он дал мне записку в журнал "Советский воин". Так состоялась моя первая публикация. В 1951 году после выхода первой книжки "Часовые любви" я был принят в Союз писателей, рекомендацию мне дал Михаил Васильевич.
Мне кажется, что у каждого пишущего есть самое большое три-четыре человека, мнение которых особенно важно и дорого. Мы словно пишем именно для них. У меня в числе таких людей – Исаковский.
С Николаем Ивановичем Рыленковым мы дружили. У меня есть стихотворение, ему посвящённое, которое заканчивается так: "Ценим более всего: Во вселенной – бесконечность, в Человеке – человечность, В утре – света торжество".
Не раз он звал меня в гости в Смоленск, да всё как-то не получалось. Приехал я только в 1969 году на его похороны. Его хоронил буквально весь город. Одна из мыслей того дня: как же в Смоленске любят поэзию!
Рыленков был поэтом высокой культуры. Он перевёл "Слово о полку Игореве"! Он основательно, как редко кто из собратьев, знал русскую поэзию девятнадцатого и даже восемнадцатого веков.
С Твардовским у них были сложные отношения, связанные с 30-ми годами. Я бы назвал эти отношения корректными. А.Т. не хотел быть мстительным и не был им. Они пытались встречаться семьями…
Я уважал обоих поэтов, но Рыленков на уровень Твардовского не тянул.
А.Т. очень переживал, что у него нет поющихся стихов, как у Исаковского, нет песен. Вон Михвас, всё, что ни напишет, – всё поют! А то, что у Твардовского поэзия более густая, там некуда протиснуться, это во внимание сам А.Т. брать не хотел. Для песни свобода нужна, раскованность! "Одинокая гармонь": не густо, но песенно.
Песню на стихи А.Т. я слышал только одну – "Перевозчика-водогрёбщика". Её пел очень известный в 60-70 годы журналист-известинец Анатолий Аграновский. Потрясающе пел!
- Есть свидетельство знаменитого Георгия Свиридова о том, что поэтический материал Твардовского чрезвычайно трудно поддаётся композитору. Свиридов имел право так говорить: они с А.Т. предлагали на конкурс свой вариант Гимна Советского Союза!
Смоленский композитор Николай Писаренко написал на стихи А.Т. цикл песен "Мать моя, Мария Митрофановна", одну из них пела Людмила Зыкина. Есть у Писаренко и другие музыкальные произведения на стихи нашего знаменитого земляка.
И, конечно, сенсация: смоленский бард Андрей Иванов записал диск на стихи А.Т. и, поверьте, Константин Яковлевич, это очень серьёзная работа. Там есть и "Я убит подо Ржевом", и "На неизвестной той войне". Иванов исполнял песни в литературной гостиной областной универсальной библиотеки, потом – на Твардовских чтениях, которые ежегодно проходят у нас, перед серьёзной научной аудиторией, их слушала Валентина Александровна, старшая дочь поэта, и искренне хвалила Андрея. Презентация диска пройдёт в Лопатинском саду в это воскресенье, т.е. в самый канун 100-летия А.Т. Обещаю, что диск привезу вам в Москву. Оцените сами. И по самому большому счёту. У вас такое право есть и как у близкого товарища А.Т., и как автора стихов любимейшей песни русского человека "Я люблю тебя, жизнь". Она сделала вас по-настоящему знаменитым!
- Что вам сказать? Во-первых, известность мне принесло стихотворение "Мальчишка", опубликованное в 1951 году в "Новом мире" Александром Трифоновичем Твардовским. Его стихотворение знала буквально вся читающая Россия: "Легли на землю солнечные пятна. Ушёл с девчонкой рядом командир. И подчинённым было непонятно, Что это он из детства уходил".
И "Мальчишка", и "Я люблю тебя, жизнь" стали моими визитными карточками. Это хорошо для писателя, что есть такие вехи. Но и раздражение присутствует, как будто ничего хорошего я после этого не писал!
Заслуга в популярности этой песни прежде всего принадлежит певцу Марку Бернесу, мы с композитором Эдуардом Колмановским – всего лишь соавторы. Кто умел организовать песни, так это Бернес. По его настойчивой просьбе я сокращал и редактировал текст, а Колмановский дважды переписывал музыку. Бернес мог задать тему – и требовать под неё композицию из стихов и музыки! Или находил сам стихи где-то в журнале или книжке, настойчиво предлагал автору их "чуть подправить" (после этого "чуть-чуть" иногда оставалось одно четверостишие…) – и рождалась песня. Так появились и "Серёжка с Малой Бронной" по Евгению Винокурову, и "Хотят ли русские войны" Евтушенко, и "Журавли" Гамзатова-Гребнева…
Не прошло и двух недель после полёта Юрия Гагарина в космос, как мы его встречали в Центральном Доме литератора. Море народа! И самым счастливым среди всей писательской братии был А.Т.: Гагарин-то смоленский! Твардовский, великий Твардовский, читая свои стихи перед этим мальчишкой (героем, конечно, героем!), волновался так, что я видел, как дрожат у него пальцы. Ну а вторым счастливчиком был я: Юрия Гагарин сказал со сцены, что его любимая песня – "Я люблю тебя, жизнь". А.Т. подписал Юрию Алексеевичу "За далью – даль", я – пластинку.
- Песню "Алёша" Марк Бернес не пел, "Вальс расставания" – тоже, "Как провожают пароходы" исполнял Эдуард Хиль, а эти песни ведь тоже известны и любимы. Кстати, как и песни на стихи Вашей жены Инны Гофф: "Русское поле", "Август", "И я улыбаюсь тебе", "Ветер северный". У вас был прекрасный семейный союз. Может быть, потому что оба – поэты-песенники?
- Литинститут нас познакомил и свёл на долгую семейную жизнь. Мы вырастили замечательную дочку Галину, ставшую художницей. Теперь она рисует для наших книг. А они не только поэтические, но и прозаические. Инна, если можно так сказать, прозаик, по специальности занималась в семинаре у Константина Паустовского. Так что дело не только в поэзии, но и в прозе, а больше всего – в чувстве ответственности. Перед жизнью, друг перед другом, перед семьёй, перед словом…
В Воскресенске, где одно время мы жили, есть улица имени Инны Гофф. У нас никогда не было творческого соперничества. Мы радовались удачам друг друга. Мы по-прежнему вместе. Вот недавно вышел наш совместный диск "Песни на стихи Инны Гофф и Константина Ваншенкина".
- А Твардовского часто вспоминаете?
- Всегда, когда сажусь за письменный стол. Каждый день.