Вячеслав Самарин: гражданин страны берёзового ситца
Творческие откровения народного художникаВячеслав Самарин родился в Москве, но практически всё послевоенное детство провёл в Якутии, а взрослую жизнь – в Смоленске и многочисленных экспедициях на Севере. Поэтому понятие малой родины для него весьма неопределённо. И оттого чувство сопричастности к Родине большой гораздо острее и глубже.
Это чувство какой-то щемящей нежности, впрочем по-мужски суровой и немногословной, читается практически во всех его работах. Поэтому что бы ни писал Самарин – северные пейзажи, портреты поморов, сказочных гусей-лебедей или незатейливый быт смоленской деревни – для него это всё «страна берёзового ситца», воспетая Есениным. Не случайно появился на свет и одноимённая картина, которая очень гармонично вписалась в экспозицию выставки, посвящённой 55-летию первого полёта человека в космос…
Человек-загадка
- Тут фотография мамы моей на кресте – крест, конечно, символический. Царевич Дмитрий убиенный. Васнецовская Алёнушка. А это я маленький и такая коротенькая дорожка до последней остановки. А там гуси-лебеди - души собрались к отлёту, а вот здесь они уже летят. И я подумал, а почему бы действительно не отдать эту работу на космическую выставку? Собственно, как раз из этой страны берёзового ситца ракеты и взлетали…
- А Есенин здесь как автор строк, ставших названием триптиха?
- Есенин для меня – воздух, которым я дышу. Это и есть Россия: без него я бы и не понял, что это такое.
К его стихам каждый раз вновь и вновь возвращаешься. И каждый раз они по-новому звучат. Это такая загадка.
Так же и с картинами хорошими. Наверное, это как радиация: человек столько туда всего набивает, что потом ещё долгое время она отдаёт, заражая своей энергетикой зрителей. А бывает такое одноразовое искусство: посмотрел – и всё, больше она для тебя ничего не излучает.
Художник поневоле
- Вячеслав Фёдорович, когда вы поняли, что станете художником?
- Наверное, я так до сих пор это и не осознал. Более того – у меня с детства всегда было стойкое убеждение, что настоящим художником стать невозможно. Что можно только приблизиться к чему-то великому, но до конца это постичь нельзя. И так до сих пор.
Да, бывает, иногда вдруг покажется, что ты художник. Например, кто-то похвалит очень твою работу, и ты думаешь, что что-то из себя представляешь. А потом идёшь в Третьяковку, к Сурикову, к «Боярыне Морозовой» - и все перья, которые ты от гордости распушил, опускаются. Потому что чувствуешь, что так написать невозможно.
- Но такая неудовлетворённость собой – это нормально. Наверное, когда художник почувствует собственную гениальность, он уже и создать ничего не сможет… Я хотела узнать, почему всем другим вы предпочли именно профессию художника?
- Если честно, я вообще художником быть не собирался – хотел стать лётчиком. И даже подавал документы в лётное училище в Чите. А пришёл на комиссию – мне говорят: «С таким зрением нельзя».
Вот тогда я поехал в Москву, на худграф поступать в пединститут. Там, кстати, тоже на медкомиссии едва не завернули. Девица молодая заявила: «Вы художником быть не можете – для этого бинокулярное зрение нужно иметь». Это сейчас я прекрасно понимаю, что художник не за счёт остроты зрения картины пишет – это внутри него должно быть. А тогда я чуть было с той девицей не согласился…
Боевое ранение
- А что со зрением?
- Это у меня «боевое ранение». Когда в 43-м мы с матушкой вернулись из эвакуации в Москву, помню, не было дров, чтобы печку на кухне растопить. И вот мы поехали на Тишинский рынок продавать мою машинку педальную. Наверное, сегодняшний ребёнок бился бы в конвульсиях от такого решения, а я так спокойно ехал, хотя мне тогда пять лет всего было.
В общем, машинку мы продали – купили вязанку дров, принесли домой. А она была перехвачена стальной проволочкой. Я стал развязывать – проволочка вырвалась и хлестнула меня в самый зрачок, разбила хрусталик. Сейчас, конечно, эту проблему быстро решили бы, а тогда нет, поэтому так сетчатка и атрофировалась.
Но это никогда мне не мешало ни рисовать, ни стрелять. На мне ведь в стрельбе вся школа держалась – я постоянно первые места в соревнованиях занимал. Причём стреляли мы из боевых карабинов.
- Это оттуда у вас страсть к охоте?
- К охоте меня с 12 лет отец приучил. Можно сказать, я полжизни в тайге провёл. У отца друг был в Якутии, и мы свою московскую квартиру просто закрывали и уезжали туда – там больше платили.
До сих пор вспоминаю, как я в темноте мимо лающих собак пробирался. Там рядом с электростанцией, где отец работал, была зона усиленного режима. И мне, чтобы попасть на лесное озеро уток пострелять, нужно было по мху обходить эту зону. А там овчарки снаружи на цепях были – аж хрипели от ярости, когда я проходил. Вот сейчас я ни за что не пошёл бы ночью мимо них, а тогда даже в голову не приходило бояться.
Неразрывная связь
- Вячеслав Фёдорович, мне всегда интересны взаимоотношения художника и его творений…
- Я скажу банальность, но для меня картины как дети. Только у женщины, когда она рожает, пуповина отрезается и ребёнок отдельно живёт. А у меня все «пуповины» целы и тянутся от меня в хранилище Смоленского музея заповедника, где собраны почти все мои работы. И я чувствую, что им там темно, неуютно.
Но раз в пять лет мне полагается с ними свидание – как с заключёнными. Следующее – на моё восьмидесятилетие…
А ещё эти картины – часть моей биографии. Я себя от них не отделяю. Как бы я мог писать тайгу, если сам там не замерзал? И как можно достоверно изобразить шкуру не убитого мной медведя? Я должен был через всё это пройти, чтобы картина правдивой получилась.
И вообще, мне кажется, что художник должен проходить по молодости такую школу, как в спецназе. То есть вместе с уроками рисования его должны пытать и мучить, чтобы он голодал и замерзал – иначе он чужого горя не почувствует.
- Вы ведь свои картины годами пишете, возвращаясь к ним снова и снова…
- Я как великие художники. Васнецов своих «Трёх богатырей» 25 лет писал. Нынешним это понять невозможно. И уж тем более невозможно понять, как можно продолжать работать над картиной, получив за неё премию. А мне это интересно. Вот они стоят в мастерской и просятся, чтобы их потрогали.
Вообще картины для меня – живые существа. Я с ними здороваюсь, прощаюсь. Могу сидеть и просто смотреть на них. Поэтому и приходят какие-то новые решения даже к законченным работам.
Вот триптих «Дым Отечества» - вначале там никакого солнечного затмения не было, никакого мрака, ни светящейся вмятинки от красной звёздочки, ни нимба. А вот смотрел я на работу, и вдруг в какой-то день запросилось такое решение. И я даже не могу объяснить как – это совершенно неожиданно на меня свалилось.
Я не церковный человек. Но художнику трудно быть неверующим, потому что иногда я просто чувствую, как мне что-то помогает, подталкивает в нужном направлении.
А иногда я сам придумываю истории про моих героев. Ведь то, что изображено на картине – это только обложка, а сама книга толстая и в ней много всяких глав и различных ходов…
Все свои
- Но ведь для каждого читающего эти главы и истории свои?
- Конечно. И мне приходилось слышать такие трактовки моих сюжетов, которые мне и в голову не приходили. С некоторыми я мог согласиться, а другие просто повергали меня в изумление.
Чаще всего такие неприятные отзывы я слышал от членов различных выставкомов. Например, когда своего Мухина написал («Рядовой Мухин с войны не вернулся»), я его лет десять нигде не мог показать. Чего только не наслушался! Сам уже себя начинал врагом народа чувствовать: что ж за «порнуху» я сделал, что её людям показать нельзя.
Или вот «Мои» - совершенно безобидная картина, но её тоже долго никуда не брали. Почему-то членам выставкома она казалась вызывающей. Казалось бы – вполне бытовой сюжет, семья за столом, собачки… А мне сказали, что нельзя личное ставить выше общественного…
Тут вчера звонил мой учитель Борис Михайлович Неменский – я просил его рецензию на «Дым Отечества» написать. И он мне говорит: «Я со всем согласен, но почему Венера изображена – это же не наша богиня?». Как же не наша, когда здесь специально подписано «Русская Венера»?!
Мы же, русские, всё на свой лад перевариваем: берём древнюю богиню, щёчки её свеколкой румяним и в кокошник одеваем. Ведь древнерусская живопись – это вообще особая статья в мировом искусстве: ничего похожего нигде больше нет.
И вообще более дружелюбного народа, чем русские нет. В этом и беда наша, наверное. В нашей открытости. Нам все свои – это ещё Достоевский писал…
Справка «СГ»
Вячеслав Фёдорович Самарин – народный художник России.
Родился в 1938 году в Москве.
Окончил художественно-графический факультет Московского государственного педагогического института. Четыре года преподавал на худграфе Смоленского пединститута.
За выдающийся в клад в изобразительное искусство России награждён медалями имени Василия Сурикова и Александра Иванова и премией ЦФО за 2009 год.
Работы художника хранятся в Смоленском музее-заповеднике, в Министерстве культуры России, музеях Тамбова, Армавира, Норильска, Рославля, Гагарина. Некоторые картины находятся в частных коллекциях в России, США, Польше, Швейцарии, Италии.
Фото: Дмитрий ПРУДНИКОВ
