Людмила Ельчанинова: на крыльях мечты
Авторская экскурсия в страну вдохновенияВ атмосфере душевности
– На этой выставке мне хотелось приоткрыть свою мастерскую для зрителей. Потому что накопилось очень много работ: мелкой пластики, нереализованных больших проектов. Я среди этого живу – мне нравится. Конечно, выставочные площади не могут полностью раскрыть той душевности, которая есть при работе в мастерской. И тем не менее мне хотелось, чтобы зрители не только увидели результат, но и почувствовали атмосферу, в которой рождаются скульптуры.
– Людмила Александровна, мне кажется, что все созданные вами образы транслируют такую теплоту, которая просто невозможна без любви к оригиналу…
– Я вообще люблю людей. Вижу только лучшее в них, всем верю. И поэтому обидно бывает, когда ты абсолютно искренна и открыта, а тебя начинают подозревать в каких-то скрытых мотивах. Сейчас почему-то мало кто верит в искренность.
– Просто отношения с другими людьми – это зеркало нашего внутреннего мира. И в нём отражаются только наши собственные чувства. Так что излишняя подозрительность часто говорит о внутренней готовности к обману…
– Возможно. Только такая безграничная доверчивость – это скорее недостаток. Моя дочь говорит, что у меня синдром отличницы и я во многом наивна. Некоторые этим пользуются, но я всё равно ничего с собой поделать не могу. А вот мой муж Владимир Васильевич очень во мне это ценил, и рядом с ним я чувствовала себя увереннее, потому что мы дополняли друг друга. Вообще, он старше был и во многом меня воспитал. Например, я привыкла, что он очень много работал – буквально каждой минутой дорожил. Просто потому что не мог иначе – ему необходимо было выплеснуть своё внутреннее состояние на полотно. И я старалась не отставать. Поэтому у меня очень много композиций возникало. Что-то накапливается, накапливается, а потом какой-то толчок – и я вижу, какой будет готовая работа.
Идеи для творчества
– Вообще, очень интересен сам творческий процесс. Например, как рождаются замыслы?
– Всё в процессе работы. Например, пришла какая-то идея – я тут же берусь за эскиз. Потом часто его оставляю, но это моя мысль, которая когда-нибудь может воплотиться в работу. Я, собственно, и делаю эти эскизы сразу, чтобы не забыть, потому что фантазирую без конца. И у меня таких маленьких эскизиков в мастерской – море.
– Возвращаясь к созданным вами образам. Как выбираются модели? Я сейчас не о знаменитых личностях…
– Это люди, с которыми меня сводила жизнь. С кем-то надолго, с кем-то совсем на чуть-чуть. Но за каждым – своя история, которая помогает раскрыть характер, делает скульптуру живой. Например, Устиновна из Чернобыля. Она работала уборщицей на творческой даче в Переславле-Залесском. Очень интересная женщина с непростой судьбой… Или Ключница, с которой мы столкнулись в единственной сохранившейся деревянной церкви, построенной без единого гвоздя. Наш экскурсовод постучал в окошечко, и вышла маленькая женщина с ключом. И мне так захотелось запечатлеть её в дереве и залевкасить, как это делали наши предки… А вот маму я изобразила в виде старой фрески, которая остаётся вечно, но времена её немножечко изменяют. У неё были пронзительно голубые глаза, и вообще она очень любила этот цвет. Поэтому я использовала в скульптуре голубой тон… Петр Никифорович Ионов был первым председателем Союза художников в Смоленске, когда нас было всего восемь человек. У него мастерская была недалеко от нашего дома, и мы часто из окна видели, как он туда ходил, хотя уже был очень болен. И мне по молодости казалось, что это героический поступок. А потом я поняла, что нет ничего интереснее, чем работать в мастерской.
Не женское дело?
– А почему такой несколько странный для женщины выбор – скульптура?
– Ну почему странный: у женщин чувствительность пальчиков гораздо больше, чем у мужчин. И чувство формы более развито…
– Но ведь это очень тяжёлый физически труд!
– Согласна. Поэтому женщин-скульпторов не так много. Хотя достаточно, и среди них есть и талантливейшие. Та же москвичка Аделаида Пологова, которая умерла четыре года назад. Это был бесконечно ищущий человек, выдумщица невероятная. Благодаря ей возникали всплески новаторства в скульптуре. Я хорошо помню один случай, который нам рассказывал друг Володи. Он однажды постучался к Аделаиде в дверь и, открыв, увидел такую картину: женщина лежит на полу и колошматит киянкой, создавая деревянную скульптуру. Только представьте: ей около восьмидесяти, она больна раком, практически не ходит, но продолжает работать до последнего. После этого я поняла, что женщины-скульпторы не уступают мужчинам ни в чём. И силы откуда-то берутся. Наверное, просто есть желание, большое желание, – и это помогает всё преодолеть. Когда Володи не стало, у меня силы совсем кончились. Но стоило только согласиться на эту выставку и поставить определённую цель, как словно второе дыхание открылось. Я за месяц сделала то, на что у многих полгода уходит: закончила Володин портрет и ещё три новых работы.
– Я читала, что ваш любимый материал – белый камень…
– Да. Это удивительный камень – известняк из-под нашей крепостной стены. Я очень трепетно отношусь к этим бульничкам, из которых делаю свои композиции. Помню, что свою первую работу – «Праздник» – я делала очень осторожно. Я тогда ещё не знала, как подойти к камню, меня ведь никто специально этому не учил. Просто на творческой даче я увидела, как работает один скульптор, и не могла оторваться. Он тогда подарил мне три инструмента: скарпель, закольник и киянку. И я чуть-чуть попробовала потюкать, боясь, вдруг что-то лишнее отвалится. А потом, уже наловчившись, я так лупила по камню, хотя киянка тяжёленькая. Так вот первую работу я сначала вылепила, потом сделала в гипсе и только после этого повторила в камне. А дальше я решила, что раз материал такой исторический, зачем делать совершенно новую композицию, не учитывая его первородности. И этот процесс меня так захватил, когда я стала буквально вкомпоновывать скульптуру в камень: оставлять высоты, какие-то нетронутые кусочки. Работа уже совсем по-другому воспринимается, каменной...
В полёте
– Какой-то скульптор в одном из интервью заметил, что для него расставаться с собственными работами – всё равно что выдавать дочку замуж: понимаешь, что они теперь живут собственной жизнью…
– Только очень хотелось бы знать об этой жизни. Некоторые музеи пишут, и это очень приятно. Например, из Брянска, где ещё в советские времена купили мою «Кукольницу», мне периодически сообщают о её судьбе. Или из Калининграда пишут, где две мои композиции из камня стоят на набережной. А работу, которую купила Третьяковская галерея, я сама дважды видела в экспозиции в новом выставочном зале.
– Я заметила, что у вас очень много крылатых скульптур: птицы, Икары, Пегасы…
– Да, обожаю Икаров – это моя тема. Для меня это образ мечты, творчества, полёта фантазии… Рыба, которая мечтает о небе, – так я себя могу охарактеризовать. Вот эта работа из липы так и называется – «Мечтатель». Если приглядеться, на ней видны следы касания инструмента – не люблю, когда всё гладко, выхолощенно. А ещё мне нравится работать с цветом, расписывать свои скульптуры. Я и керамикой в своё время увлеклась именно из-за любви к цвету.
Столичный транзит
– Скульптура занимает всё ваше время или остаётся ещё на какие-то увлечения?
– Таких занятий, чтобы я отвлекалась надолго, не припомню. А так и в мастерской, и дома у меня хорошая библиотека. Люблю поэзию, литературу по искусству. Вообще, мне нравится полистать книги, почитать биографии художников, рассмотреть репродукции. А к поэзии меня в детстве приучил старший брат. Тогда в Москве продавались такие тоненькие брошюрки со стихами, недорогие, и он их всегда покупал.
– А музыка? Очень многие художники говорят, что классика помогает в работе…
– Я даже не задумываюсь об этом – просто радио «Орфей» у меня в мастерской всегда фоном играет. Только регулирую погромче-потише, когда работаю. И раньше у нас дома всегда были пластинки с хорошей музыкой. К тому же первое, что мы с Ельчаниновым сделали, когда стали встречаться, купили абонемент в консерваторию и ходили туда на концерты. А ещё помню наше первое свидание, когда мы встретились на площади Революции и пошли пешком в Третьяковскую галерею в Лаврушинский переулок. Так что с самого начала нас с ним связывало искусство…
– Людмила Александровна, вы считаете себя смолянкой или москвичкой? Или не разделяете в своей судьбе эти два города, с которыми так много связано: в Москве родились, в Смоленске прожили больше полувека?
– Мне трудно ответить на этот вопрос. Скорее такое чёткое осознание бывает временами. Иногда я чувствую себя москвичкой, и меня раздражает глухая провинциальность некоторых СМИ. И тогда я думаю: «Где моя Таганка, мои улочки?» Я Москву очень люблю до сих пор, но только ту, в которой родилась и выросла. Наш дом – рядом со знаменитой высоткой на Котельнической набережной. И всё моё детство и юность прошли именно там. Помню, как мы на санках съезжали к Москве-реке прямо под машины, и милиция на нас управы не знала. Помню, как с бабушкой ходили пешком по набережной к Красной площади – это две автобусных остановки всего… И в то же время когда я приехала в Смоленск, он мне тоже очень понравился – своей древностью, красными стенами крепостными. Мы и остались здесь, потому что искренне хотели сделать что-то для развития города. К тому же Москва близко, железнодорожные билеты были недороги, и мы выезжали практически на каждую выставку. Да и сами выставлялись чаще всего в столице, чтобы не чувствовать себя провинциалами. Вообще, у нас была какая-то своя среда: художники, с которыми мы сюда приехали, Володя мой и я. И это было как отдельное сообщество в постоянном транзите из Смоленска в Москву…
Фото: Дмитрий ПРУДНИКОВ
