Татьяна Догилева: «Надо жить, не тоскуя по несыгранным ролям»
Народная артистка России – о театре, кино, ранимости и самоиронии.От тридцати и старше
– У Сомерсета Моэма в «Театре» актриса Джулия Ламберт приходит к выводу, что в реальной жизни игры и притворства гораздо больше, чем на сцене…
– По-моему, это просто литературное заключение, далёкое от реальности. Другое дело, что сцена – это такая большая часть жизни, и она порой настолько подменяет реальность… Почему актрисы не могут без ролей и сцены? Потому что на самом деле это такое азартное дело: репетиции, поиск образа. И когда это заканчивается, актриса просто не понимает, куда себя деть, что делать дальше. У нас очень большая зависимость от профессии. Это помимо того, что сама профессия актёра очень зависима. Я, например, много сил положила на то, чтобы побороть эту зависимость. И сейчас я спокойно могу жить без кино и театра, занимаясь делами, которые мне нравятся, и не тосковать по несыгранным ролям. Я вдруг поняла, что жизнь стоит того, чтобы просто жить. Особенно когда я уже не молодая актриса и мне каких-то достижений уже не очень надо.
– Возраст ограничивает количество ролей, которые предлагают?
– К сожалению, сейчас очень ограничено качество ролей, и выбирать вообще не из чего. И при этом я не настолько обеспечена финансово, чтобы, как западные пенсионерки, жить в круизах. Да и напутешествовалась я в своё время. Но я не знаю иного способа заработать деньги, кроме своей профессии. Поэтому часто приходится соглашаться на какие-то совсем уж неинтересные роли. В последнее время я обычно играю мам. Тексты в основном одинаковые: «Сынок, я пожарила котлетки», «Как дела?», «Ну что же ты так, сынок»…А недавно я снялась телефильме, который пока называется «Пятый этаж без лифта». Там я тоже играю маму. Согласилась, не прочитав сценария. Поэтому, когда я поняла, во что ввязалась, отступать уже было поздно. Моя героиня – исчадье ада. И я в ужасе, потому что не представляю, как это можно играть. И не потому, что меня пугает роль злодейки, – нет, просто она какая-то не настоящая, не из жизни и даже не из сказки. И это было такое мучение, пока к середине смены я не устала настолько, что мозг перестал соображать. И я начала играть какую-то представительницу злых сил из детского мультика. И так весело стало. Меня там в одной сцене досками забрасывают, а я лежу под ними и думаю, почему я, народная артистка, позволяю так со мной обращаться. И вдруг понимаю, что просто мы все сумасшедшие. Взрослые, которые играют в какую-то детскую игру. Кинематограф – такая странная вещь, что на какой-то стадии люди перестают быть адекватными.
Сценарии для режиссёра
– Татьяна Анатольевна, а ваше режиссёрство – это попытка уйти от такого треш-кино?
– Я не считаю себя режиссёром. Да, у меня было несколько опытов – не более того. Потому что режиссёр – это совершенно другая профессия. Образ мыслей, восприятие мира – всё иное. И мои опыты больше похожи на путешествие в ту страну, где я только понаблюдала и поняла, насколько это тяжело. И если после первого фильма был запал снять что-то ещё, то сейчас у меня уже нет желания режиссировать – хочу побыть актрисой. Это легче: гораздо меньше сил и ответственности.
– А сценарии продолжаете писать?
– Да, написала штуки три для короткого метра… Я, как всегда, руководствуюсь некой идеей. Так вот я считаю, что короткий метр – сейчас именно то направление, которое даёт больше творческой свободы в желании высказаться, найти какую-то тему или современный образ. Потому что в большом кино у нас такой продюсерско-денежный диктат, что просто невозможно. И иногда даже стыдно становится за уровень российского кинематографа после просмотра американских, английских и шведских картин. Лет пятьдесят отставание по всему, даже по актёрской игре. Хотя у нас блестящие актёры, но играть им совершенно нечего – ни тем достойных, ни ролей… Впрочем, вполне допускаю, что я некий осколок прошлого и что-то неправильно понимаю. А на самом деле всё прекрасно. Предыдущее поколение ведь и нас-то не очень жаловало. Я, например, много общалась и с Ольгой Александровной Аросевой, и с Татьяной Ивановной Пельтцер. Удивительные женщины, и актрисы великолепные. Но они были достаточно жёсткие в своих суждениях. Так вот Ольга Александровна, с которой мы играли в двух спектаклях у Казакова, сказала мне как-то: «Я думала, что уже нет хороших актрис». Но это только после того, как мы с ней подружились.
С левой ноги
– В профессии актёра очень многое зависит от случая. Порой, чтобы тебя заметили, надо просто оказаться в нужное время в нужном месте…
– Да. Я вообще, когда стала поумнее, поняла, что если тебе положена роль, ты её сыграешь. А если нет – ты можешь вывернуться наизнанку, но ничего не добьёшься, только лоб разобьёшь. У меня была такая история с великим немецким режиссёром Петером Штайном. Он ставил древнегреческую трагедию Эсхила «Орестея», набирал актёров. Меня он увидел на репетиции у Романа Виктюка и сказал, что я бриллиант. А у нас же всё быстро разносится: тесный мир, скрыть ничего нельзя. И уже все знали, что Штайн назвал меня бриллиантом, как мне предлагают сыграть у него Электру. Я прочитала наш русский перевод, и мне совершенно не понравилось: ни пьеса, ни роль. А я тогда была наглая и звёздная, поэтому на встрече с великим немецким режиссёром так и заявила: «Зачем вы ставите такую плохую пьесу? Давайте выберем что-нибудь другое». Дальше наш диалог был примерно следующим. «Значит, ты не будешь играть?» – «Нет, буду. Пьеса мне не нравится, а вы нравитесь». – «Значит, до октября?» – «До октября». Я вышла, и он сказал: «Ищем другую актрису». Что мне тоже сразу стало известно. Но я не расстроилась и уехала в очередной заграничный вояж. А через пару месяцев, когда я уже и думать обо всём этом забыла, мне снится сон, в котором меня приглашают в «Орестею» и я отвечаю согласием. А через несколько дней уже в реальности мне действительно позвонили от Штайна, и я сыграла у него Электру. Хотя сделала всё, чтобы не получить эту роль. И тоже бывало, когда прилагались нечеловеческие усилия, чтобы сняться в каком-то фильме. Например у Игоря Масленникова в «Что сказал покойник». Я тогда впервые воспользовалась своими телевизионными связями, но даже они не помогли. Так что в какие-то вещи я верю стопроцентно. Но при этом я всё равно должна использовать все попытки, чтобы потом сказать себе же: я сделала всё возможное, но не судьба.
– Вы человек суеверный?
– Да. Я, например, всегда обувь с левой ноги надеваю. Даже не знаю почему – где-то прочитала, что хоккеисты так делают. Ещё пустые вёдра не люблю. В общем, да, в какие-то приметы я верю. Но, с другой стороны, у меня и опыт большой. Так что многое основано именно на нём, когда я подсознательно получаю сигналы, что это неправильно.
Переводы с венгерского
– Татьяна Анатольевна, у вас в фильмах были такие великолепные партнёры: Андрей Миронов, Леонид Филатов…
– Да. С Лёней мы познакомились, когда в кино он ещё не был знаменит. У него, как и у меня, тоже внешность считалась «тяжёлой» для экрана. Но он был артист Театра на Таганке, а они все вели себя как-то по-особому. Лёня тогда потряс меня своим невероятным талантом. В нём столько всего было! Мы как-то выпили немножко после съёмок, и он стал читать свои переводы с венгерского. Это же совершенно потрясает воображение! И он всегда стремился к такому литературному творчеству: что-то пописывал и стихотворничал, так скажем. А когда мы с ним вместе снимались в «Забытой мелодии для флейты», это были уже практически родственные отношения. Мы даже переодевались рядом – тогда не было вагончиков, и мы меняли костюмы в автобусе. Потом мы с ним съездили в Америку. А когда он заболел, я приходила к нему в больницу и домой – Нина просила. Звонила и говорила: «Что-то он заскучал – приезжай». Вообще, она оказалась совершенно гениальной женой и зорко следила не только за его здоровьем, но и за состоянием его настроения, души.
Поколение дураков
– Люди самоироничные и много смеющиеся на публике обычно очень ранимы. Мне кажется, что за вашим весельем тоже скрывается некая душевная хрупкость…
– Не знаю. Вообще, я редко встречала людей настолько толстокожих, что им безразличны любые уколы… А артисты на самом деле и ранимые, и очень выживаемые. Потому что те, кто не умеет сопротивляться и зализывать свои раны, просто не выдерживают в этом мире. Ты учишься восстанавливаться очень быстро – это свойство профессии. Но при этом каждый должен пройти свой путь: со слезами, ужасами, взлётами, падениями. От душевной боли могут спасти только талантливые учителя и хорошая школа. Те, кто научит самоиронии, даст метод работы, поможет раскрыть твою индивидуальность, покажет сильные стороны. Впрочем, это у нас так было – сейчас всё давно развалилось. И даже критерии оценки творчества размыты – непонятно, к чему стремиться. Меня, например, учили, что нельзя хватать всё подряд – надо выбирать. А сейчас это не имеет смысла, потому что и выбора-то никакого нет. Теперь все зарабатывают деньги, а нам раньше казалось, что это неважно, потому что профессия нас всегда прокормит. В результате в моём поколении из актёров в богачи никто не вышел. За редким исключением мы оказались коммерчески неуспешными и остались на бобах – в лучшем случае при хороших квартирах и дачах. Так что в глазах последующих поколений мы – клинические дураки. Ну и пусть! Зато мы играем лучше…
Фото: Дмитрий ПРУДНИКОВ
