Вячеслав Самарин: «Главное – я сделал всё, что хотел…»
Народный художник России Вячеслав САМАРИН в особом представлении не нуждается. Любители живописи хорошо знакомы с его творчеством, в том числе и по работам, находящимся в постоянной экспозиции Художественной галереи в Смоленске. А недавно в Историческом музее прошла презентация нового диптиха автора «Родное и близкое»…
На пути к конечной станции
Впрочем, новая в диптихе лишь одна из частей – «Дом, которого нет». Над ней Вячеслав Фёдорович работал последние годы, её считает неким итогом своего творчества.
Другая часть, «Мои», написана в 1975 году. А вместе эти работы – как реперные точки на большом, почти в полвека, отрезке жизненного пути художника. Пресловутые пункты А и Б, указывающие направление движения.
– Здесь начало пути, а это поезд уже к конечной станции подходит, – поясняет Вячеслав Самарин. – На следующей юбилейной выставке я бы эти две работы по краям повесил, а между ними – всё, что за пятьдесят лет написано.
Мне хотелось эти картины поскорее вместе увидеть, чтобы понять, насколько они совпали. Я ведь заранее их диптихом задумал, поэтому и сделал одинакового размера.
– И как, совпали?
– Да. И я успокоился: всё нормально. Было бы хорошо, чтоб и в экспозиции Художественной галереи они рядом висели. Для меня это единое целое, их нельзя разделять – хоть и совершенно разные, но они работают друг на друга. Вместе каждая из них совсем иначе смотрится.
Про убитую деревню
– Вячеслав Фёдорович, а почему такое нетрадиционное решение, когда более ранняя по времени работа размещена справа, а не слева?
– Дело в том, что идея последней работы родилась намного раньше. Отец с детства приучил меня к охоте и стихам Есенина, и задумка этой картины появилась ещё в молодости. Но я всё откладывал работу на потом, пока не почувствовал, что «потом» уже давно наступило и надо торопиться, чтобы успеть написать.
Я пока работал над этой картиной, передумал обо всём на свете, поэтому и получилось такое расстояние от печки до Луны. Хотя, казалось бы, здесь не так много деталей.
– Однако каждая из этих деталей глубоко символична и тянет за собой какие-то новые смыслы…
– Я сегодня услышал патриарха Кирилла, который объяснял, почему люди приходят к вере, так: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. А по-моему, это происходит не от страха, а оттого, что, как сказал Христос, Царство Божие внутри нас. Только голос оттуда идёт настолько тихий, что если во время работы думать о чём-то постороннем – деньгах, славе, – ты его не услышишь.
А ведь он очень часто подсказывает. Вот я писал занавеску, и вдруг появилось пятнышко как раз в том месте, где у рядового Мухина след от пули. И я понял, что могу внести в сюжетную линию какой-то новый смысл. Здесь из этой дырочки уже не кровь Мухина вытекает, а уходит жизнь.
Я даже хотел вначале назвать эту картину «Про убитую русскую деревню Лавенку». Её не буквально расстреляли – убило время. Пули, попавшие в мужиков, пробивали и их дома. Так постепенно уходила из деревни жизнь и в конце концов ушла. Слава богу, я успел написать, и теперь и эта деревня, и дом самого Мухина только на картинах и остались…
Или вот тут, на портрете Есенина, я писал фон и вдруг чувствую, кто-то на меня смотрит. Пригляделся: да это же он, мой «чёрный человек». Я ему только шляпу чуть-чуть подправил, а остальное само проступило.
Я давно уже знаю, что картина – живое существо. Когда ты только начинаешь над ней работать, она как ребёнок, которого ты растишь. А в какой-то момент она вдруг обгоняет тебя по возрасту и начинает направлять, подсказывать.
Вот так у собачки здесь нимб появился. И поскольку я боялся оскорбить чувства верующих, то трусливо прикрылся словами патриарха Алексия Второго «Собаки – последние ангелы на земле»…
Не отрекаясь от прошлого
– Портрет Есенина здесь как картина в картине…
– Да, получается, будто одна картина рождает другую… И они неразрывно связаны – Есенин и русская деревня.
Вообще, он для меня – явление русской природы. Воздух, которым я дышу. Это больше, чем про поэзию и литературу. Есенин – это и есть Россия, без него я бы, наверное, многого не понял.
– Помню, что у вас уже был портрет Есенина с разбитым зеркалом…
– Его я отослал Захару Прилепину после того, как прочёл его книгу о Есенине. Она вызвала у меня такой восторг и уважение к автору. Хотя я так и не смог поверить в самоубийство Есенина. Разум мой доказательства, приведённые в книге, возможно, и убедили, а душа этого не принимает. А для меня сердце главнее головы.
– То есть художнику важнее чувствовать, а не знать…
– Совершенно верно.
Кстати, на том портрете, который я подарил Прилепину, в окне месяц, а не полная луна, как на этой картине. Здесь от неё исходит какая-то угроза. Она – как оптический прицел, через который Вселенная ловит нас на крестовину, и от этого делается жутковато. Видимо, тревога, которая сейчас витает в воздухе, проклёвывается и в работе.
– И это тоже в диссонансе с картиной «Мои», от которой буквально веет спокойствием и теплотой налаженного семейного быта…
– В «Моих» я, наверное, больше старался с точки зрения ремесла – там нет той глубины и философии, как в «Доме, которого нет». Но не случайно обе эти работы объединены в диптих «Родное и близкое». Для меня семья, Есенин и Россия – это одно понятие.
Помню, мотив «Моих» я увидел, сидя в избушке в Хабаровском крае. Представил, как они там без меня, и перед глазами возник сюжет: Вера, Димка, бабушкин лоскутный коврик, наш фарфоровый сервиз…
Интересно, что все идеи у меня почему-то рождаются совсем в других местах. И очень часто не ко времени. В том смысле, что всю жизнь у меня получались неправильные картины, не ко двору. Я из-за «Поморов» чуть не спился от обиды, что их сняли за два дня до открытия выставки на ВДНХ. Кому-то не понравилось, что один из героев сидит босой, с грязными пятками и спиной к публике. Да ещё и нож на ремне висит – значит, бандюги.
Да те же «Мои» – ведь совершенно безобидная картина, но её тоже долго никуда не брали. Почему-то членам выставкомов она казалась вызывающей. Хотя вполне бытовой сюжет: семья за столом, собачки… Но приговор в то время был однозначен и суров: нельзя личное ставить выше общественного…
Однако главное – я сделал всё, что хотел. И мне ни от чего отрекаться не надо…
Личное мнение
Вера САМАРИНА, заслуженный художник России:
– Обе части диптиха очень разные. В них отличается даже техника живописи. «Мои» – гладкая, лессированная, на левкасном грунте, выполненном с соблюдением всех технологий. Пятьдесят лет прошло, а она будто вчера написана: краска не пожухла, не почернела, не покрылась кракелюрами.
А в «Доме, которого нет» уже совершенно другой грунт, другая фактура. Лампочка, луна как сталактиты нависают, рама портрета выходит за плоскость картины.
Если первая по времени работа больше насыщена деталями, то последняя несёт более глубокую смысловую нагрузку. Одной хочется любоваться, рассматривая красивые предметы, а вторая заставляет думать, размышлять…
Справка «СГ»
Вячеслав Фёдорович Самарин – народный художник России.
Родился в 1938 году в Москве.
Окончил художественно-графический факультет Московского государственного педагогического института. Четыре года преподавал на худграфе Смоленского пединститута.
За выдающийся вклад в изобразительное искусство России награждён медалями имени Василия Сурикова и Александра Иванова и премией ЦФО за 2009 год.
Работы художника хранятся в Смоленском музее-заповеднике, в Министерстве культуры России, музеях Тамбова, Армавира, Норильска, Рославля, Гагарина. Некоторые картины находятся в частных коллекциях в России, США, Польше, Швейцарии, Италии.
Ольга СУРКОВА
