Ошибка Бонапарта
Как различные сословия русского общества проявили себя в Отечественной войне 1812 года. Представители общества начала XIX века, так ярко описанного Львом Толстым в романе «Война и мир», по-разному отнеслись к наполеоновскому нашествию. Профессор Н.А. Троицкий, действительный член Международной академии Высшей школы и Академии военных наук, в своей книге «1812. Великий год России» рассказывает о том, как различные сословия проявили себя в Отечественной войне.Слава и позор дворянства
Всю войну 1812 года без преувеличения можно назвать народной, ведь в сражениях с войсками Наполеона решалась судьба русского народа. Поэтому и армия билась тогда с небывалым подъёмом. Но прежде всего понятие «народная война» подразумевает непосредственное участие самого народа, что в 1812-м с наибольшей силой проявилось после оставления Москвы.
Сегодня учёные не сомневаются: предводителем народной войны вовсе не был господствующий класс, которым героически руководил Александр I. По сути, дворяне и император боялись народных выступлений, а потому зачастую тормозили их.
Дворяне стояли именно за крепостную Россию и никому не собирались уступать своё право эксплуатировать крестьян, тем более – Наполеону. Феодалы ненавидели французского императора за то, что его имя было олицетворением свободы, революционности.
В общем, на словах дворяне были пламенными патриотами, на деле же слишком многие из них заботились не о России, а «о своей особе и о своём ларце», чванились, вздорили. «Всякий ищет власть свою поставить выше власти другого, себя очистить, а другого уронить,#8194;– писал об этом начальник Новгородского ополчения Н.С. Свечин, – и такое искусство почитается служением усердным к отечеству». Дворянская спесь выражается в негодующем вопле императрицы Марии Фёдоровны по поводу того, как «благородных девиц» вывозили из Москвы: «Дочерей лучшего дворянства – на телегах!»
Разумеется, среди дворян всех рангов были и бескорыстные патриоты, герои, понимавшие, что «война теперь не обыкновенная, а национальная», как писал Багратион в письме к Аракчееву. В войне участвовали 115 будущих декабристов – практически все, кто был тогда способен носить оружие. Например, 16-летний Никита Муравьёв сбежал воевать из родительского дома. Они храбро сражались во всех родах регулярных войск, а некоторые#8194;– и в партизанских отрядах. Будущие дворянские революционеры защищали Россию вместе со своими будущими палачами (А.Х. Бенкендорфом и А.И. Чернышевым, М.С. Воронцовым и К.Ф. Толем, И.И. Дибичем и И.Ф. Паскевичем). В 1812 году передовые офицеры мечтали о России, свободной не только от внешнего, но и от внутреннего ига.
Купцы и священники
Купечество, в отличие от дворянства, помогало обороняющимся не на словах, а на деле: только московские купцы пожертвовали 10 миллионов рублей. Но и здесь была корысть: купцы поднялись против Наполеона, чтобы не только не разориться, но и получить прибыль. Жертвуя миллионы, они вскоре возвращали истраченное, да ещё оставались в выигрыше, втридорога сбывая свои товары. Ведь патриоты считали тогда долгом чести покупать только русские товары и только в русских лавках. Многие купеческие фирмы сколотили целое состояние на поставках армии. Что и говорить, война – прибыльное дело.
Третье из привилегированных сословий – духовенство#8194;– помогало народной войне главным образом «божьим словом», патриотическими молитвами во славу русского оружия и за погибель «антихриста» Наполеона, которого Святейший Синод трижды предавал анафеме. Помогала церковь и материально: только в Петербурге к 16 августа 1812 года она пожертвовала 750 тысяч рублей на сбор ополчения. Некоторые священники участвовали даже в партизанском движении. Однако среди духовенства больше, чем в любом другом сословии, оказалось предателей, сознательно – из личной и сословной корысти – переметнувшихся на сторону врага. Так, две трети духовенства в могилёвской епархии присягнули на верность Наполеону. А в Смоленске духовные отцы города встречали Наполеона с крестом в знак покорности, в Минске же епископ служил торжественную обедню в честь завоевателя, в Подолии и на Волыни священнослужители раздавали своим прихожанам листки с текстом «Отче наш», где вместо имени Бога было вставлено имя императора французов. Такое отступничество тысяч пастырей рождало, по отзывам современников, «недоверчивость к законному правительству и к армии российской, заставляло слабых людей думать, что Россия пропала».
Несбывшиеся надежды крестьянства
Крестьянам же, в отличие от купцов и дворян, корысть была чужда. Единственное, чего они хотели, – избавить родную страну и от внешнего, и от внутреннего ярма. Простой люд надеялся получить свободу в награду за самоотверженную борьбу с захватчиками. Дворянские историки лгали, превознося «единение сословий вокруг престола» в год наполеоновского нашествия. Что касается крестьян, то их борьба с помещиками именно в то время обрела размах, небывалый ни раньше, ни позже за всю первую четверть XIX в. Поэтому дворяне плохо вооружали народных ополченцев, боясь, что те восстанут против своих «благодетелей». Действительно, число крестьянских восстаний значительно увеличилось: дали о себе знать повсеместное разорение и рост налогов более чем в два раза. Крестьяне собирались в отряды, обучались военному делу, участвовали в ополчении. Способствовала этому и патриотическая пропаганда; правда, часто звучавшие слова «свобода», «освобождение» рождали иллюзию, что крепостному праву скоро придёт конец.
Именно поэтому страх помещиков перед всеобщим крестьянским восстанием стал настоящей государственной проблемой, едва ли меньшей, чем отпор внешнему врагу. Показательно, что российские помещики в 1812 году во многих случаях искали спасения от собственных крестьян у французов. Например, в деревнях Борисовского повета Минской губернии, на Витебщине и Смоленщине по просьбе помещиков русских крестьян усмиряли французские каратели. Выходило, что в разных местах страны одновременно подавляли крестьянское движение войска Александра I и Наполеона.
Но помимо этого солдаты «Великой армии» разносили по России и антикрепостнические настроения. Сохранились документы о совместных выступлениях русских крестьян и французских солдат против русских помещиков в Полоцком уезде Витебской губернии, в Ельнинском, Сычёвском, Поречском и Юхновском уездах Смоленщины. В ряде подмосковных селений местные крестьяне громили барские усадьбы с помощью французов или делали это сами, избивали своих хозяев и везли их связанными на суд и расправу к наполеоновским солдатам, так было в Поречском и Велижском уездах Смоленской губернии.
Заблуждение императора
Историки давно задумываются над тем, почему Наполеон не отменил крепостное право в России и что было бы, если бы он дал свободу крестьянам, как уже сделал это в 1807 году в Польше, а ранее в целом ряде стран Западной Европы. Во-первых, Бонапарт решил оставить возможность в случае чего договориться с Александром I, а во-вторых, великий завоеватель попросту недооценил русских крестьян: зная, в каком рабстве они живут на родине, он посчитал, что и в духовном плане они столь же темны и отсталы. Он не мог и предположить, что рабы пойдут против него войной. Это заблуждение Наполеона неудивительно. Так судили на Западе о русских крестьянах и более передовые умы – например, великий социалист-утопист А. Сен-Симон, полагавший, что «в России крестьяне так же невежественны, как и их лошади».
Крестьянство России в массе своей не ожидало от «басурмана» ничего хорошего. Были, конечно, и те, кто ещё перед войной и в начале её ждал и верил: «Придёт Бонапарт, нам волю даст». Но иллюзии немногих быстро рассеялись.
Сусанины двенадцатого года
Население оккупированных и прифронтовых губерний защищалось от захватчиков как могло. Кордоны, дружины, «охранные войска» в несколько десятков или сот человек, которые ограждали свои сёла, волости и уезды от мелких отрядов врага, – все эти формы самозащиты до сих пор мало исследованы учёными. Много вреда причинили французам разведчики и проводники из крестьян. В 1812 году русские крестьяне не один раз повторили подвиг Ивана Сусанина 200-летней давности: не только по принуждению, но и добровольно становились проводниками и, обрекая себя на верную смерть, вели отряды или обозы чужеземцев в непроходимые леса и топи либо в засаду к партизанам. Например, проводник же из крестьян деревни Новосёлки Смоленской губернии Семён Силаев, которого заставляли вести трехтысячный отряд французов на г. Белый, спас город, настояв на том, что дорога к нему непроходима, а сам Белый обороняют русские войска. Он твердил это даже под дулами ружей врагов, готовых расстрелять его (хотя знал, что к городу легко пройти и русских войск там нет). В конце концов французы поверили ему и ушли в другую сторону.
С Наполеоном не воевали разве что старухи
Партизанских отрядов из крестьян было во много раз больше, чем армейских: только на Смоленщине – до 40, общей численностью около 16 тысяч человек. А ведь они действовали везде, где шла война, и иные из них насчитывали тысячи бойцов: отряд Герасима Курина, например, – почти 6 тысяч человек, Ермолая Четвертакова – 4 тысячи, Фёдора Потапова – 3 тысячи. По сути, едва ли не все крестьяне, способные носить оружие, становились тогда партизанами в зоне военных действий. Семнадцатилетняя крепостная Васёна в драме Я.В. Апушкина «Двенадцатый год» говорит: «У нас одни старухи не воюют, а прочих не удержишь – все бойцы». Именно так и было. По рассказам очевидцев, ещё в Тарутине крестьянки, толпами ежедневно приходившие к солдатам «с гостинцами», говорили: «Только дай нам, батюшко, пики, то и мы пойдём на француза». Говорили так, брали если не пики, то вилы и шли «на француза».
О русских женщинах-партизанках 1812 года надо говорить особо. Простые крестьянки самоотверженно делили со своими мужьями, отцами, братьями тяготы их партизанской жизни, были часто не только верными помощницами, но и равноправными товарищами по оружию и даже иногда командирами. Имена их за единичными исключениями до нас не дошли. Тем более популярно запечатлённое во многих документах и во всех исследованиях по истории Отечественной войны имя Василисы Кожиной.
Жена старосты хутора Горшков Сычёвского уезда Смоленской губернии Василиса после того, как французские мародеры зарубили её мужа у неё на глазах, сама была выбрана старостихой и возглавила местный партизанский отряд. Под её командованием были как подростки и женщины, так и мужики, вооружённые поначалу вилами, косами, топорами, а потом и французскими карабинами и саблями. Сама Василиса, по рассказу Фёдора Ростопчина, который видел её, была «дородной бабой, гордо выступавшей с длинной саблей, повешенной через плечо сверх французской шинели». О подвигах Василисы ходили легенды (например, она будто бы своей косой «сорвала головы» 27 французам), где трудно отделить быль от вымысла.
Русская армия черпала тогда силы в общенародной поддержке, а народ вдохновлялся поддержкой армии. Это и сделало губительной для французского нашествия «дубину народной войны», которая после сдачи Москвы, как писал Лев Толстой, «поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло всё нашествие».
