Дом Православия

Мне казалось, что я не касаюсь земли…

Дом Православия

11 сентября 2021 года в 10:55

В Смоленске уже восемь лет работает центр защиты семьи, материнства и детства «Смоленский дом для мамы». Он оказывает гуманитарную, психологическую и другие виды помощи мамам с детьми в трудной жизненной ситуации, даёт приют тем, кому это необходимо. Сейчас уже невозможно представить, что когда-то всего этого не было. А в 2012 году, когда психологу Татьяне Степановой предложили возглавить ещё не существующий центр, ей пришлось буквально собирать с миру по нитке для того, чтобы воплотить прекрасную идею в жизнь.

О том, как всё начиналось, как православие повлияло на её собственную жизнь и жизнь Дома, как уживаются православная вера и психология в её работе, Татьяна рассказала «Смоленской газете».

В поисках мировой справедливости

– Таня, начать наш разговор хочется, что называется, сначала, с самого детства. Ты руководитель православного центра, человек православный. Тебя в этих традициях с детства воспитывали или ты к этому пришла позже, в уже более зрелом возрасте?

– Изначально семья у нас была не православная. Члены моей семьи постепенно приходили к православию, постепенно пришла и я. Более того, в студенческом возрасте я была искателем, пыталась найти истину. То, что Господь существует и мы творения Бога, для меня было очевидно с раннего возраста. Но то, что это именно тот Бог, которого принимают, любят, почитают в православии, к этому я пришла спустя какое-то время. А на занятиях по религиоведению, курсе на втором-третьем вуза, я отчаянно спорила с преподавателем и думала, что у меня будет тройка или двойка за семестр. Потом очень удивилась, когда она поставила мне пятёрку. Я постеснялась спросить почему, но думаю, потому что своими каверзными вопросами я разжигала массу интереса у аудитории к тому, что же происходит на самом деле и как этот прекрасный мир появился.

– Ты задавала все те вопросы, которые обычно задают большинство людей, соприкоснувшихся с православием, но ещё не погружённых в это, сомневающихся? Об этом речь?

– Да. Из серии «Господь есть. Он нас всех любит. Война зачем? Зачем жечь людей на кострах, призывая их к вере? Откуда столько жестокости? Почему погибают дети? Они же явно не могут согрешить столько, чтобы это карой им воздалось. А почему есть люди, которые очень сильно грешат, делают много зла, и ничего у них такого в жизни не происходит – живут себе богато и счастливо до конца жизни? Почему им не воздаётся?» и т. д. Такие, знаешь, поиски мировой справедливости, которая должна же где-то быть. Почему её нет? Покажите мне её сейчас же.

– И как ты преодолела этот конфликт внутри себя?

– Просто поняла, что справедливость надо искать не в плоскости моей человеческой логики, а на ступеньку выше. То есть сейчас мне непонятно, для чего конкретно мне, такой прекрасной, доброй, белой, пушистой, испытывать все эти ужасные страдания – я их вообще ни разу не заслужила. А потом проходит какое-то время, и я вижу, что вот эти муки и страдания, которые я тогда, в пучине своей депрессии, воспринимала чуть ли не как смертные, были для меня единственным возможным направлением жизни и развития, потому что тот путь, по которому я шла, был тупиковой ветвью эволюции. Слава Богу, что тело сохранилось. И мне нравится то, в чём я живу сейчас.

Моя бабушка была партийным работником. Она ездила с агитацией по всей Смоленской области. Её очень уважали. Она была таким честным-честным коммунистом, который ничего в дом себе не берёт, никаких выгод с этого не имеет и свято верит в то, что делает благо для всех людей. То есть на самом деле искатель Бога, который только обманулся и пошёл не по тому пути. Когда бабушка уходила из жизни, ей было 92 года. Она исповедалась, причастилась и сказала слова, которые мы все будем помнить очень долго: «Самое главное, что всё решает Господь». Это было для нас просто чудо какое-то. Сейчас у меня сестра – православная. Она пишет иконы в иконописной мастерской. И мама у меня очень верующий человек. Я рада, что мы всей гурьбой пришли в Церковь. Так как-то проще, когда тебя понимают и поддерживают в твоих поисках.

– Как повлияло на твою жизнь то, что ты пришла к православной вере? Как ты думаешь, чего бы могло не быть, если бы не…

– «Дома для мамы» не было бы, а это важная часть моей жизни, без которой я уже себя не мыслю. Причём вначале пришла в мою жизнь дочка, которую я крестила и почему-то, не будучи воцерковлённым человеком, водила на причастие. Не знаю почему, но я решила, что для неё это необходимо, полезно и замечательно. А потом появился «Дом для мамы». Когда владыка Пантелеймон предложил возглавить структуру, которой ещё не было, он совершенно непонятным для меня образом дал мне аванс, потому что мне предстояло ещё много всего в себе искоренить, изменить, для того чтобы быть более или менее адекватным директором кризисного центра. И вообще узнать, что такое православие. Тогда я была ещё в самом начале пути. И это доверие и какой-то свет его меня настолько окрылили, вдохновили, что после первой беседы с владыкой у меня было ощущение, что я лечу над мостовой. Я помню этот путь по Большой Советской вверх – мне казалось, что я не касаюсь земли. Я не знаю, почему такое впечатление глубокое, но я его помню уже девять лет.

Очень хорошо, что никого нет и ничего не получается!

– Расскажи о том, как всё начиналось...

– Начиналось всё с понимания того, что нужен приют для семей в сложной жизненной ситуации – для мам и детей, иногда и для пап. Потом выяснили, что это всё-таки будут только мамы и дети, потому что таких запросов больше всего. У храма Архангела Михаила было помещение, но оно было нежилое, в нём даже не занималась воскресная школа, потому что там было сыро и холодно. Чтобы разместить там мам и детей, нужен был капитальный ремонт: наладить систему отопления, выделить дополнительные помещения для консультирования и работы сотрудников, оборудовать прачечную для мам и т. п. Не было ни стиральных машин, ни холодильников, ни мебели – ничего. И денег на всё это тоже не было. Кроме меня, ещё не было людей, которые могли в этом приюте работать. Дальше началась весёлая история про волонтёров, которые откликнулись на идею, обозначили, что они обязательно придут помогать. Их так много отозвалось, что решили заказать целый автобус, чтобы везти их ремонтировать дом для мамочек и деток. Но в этот день пошёл дождь. Приехал наш автобус, прихожу я – льёт дождь, водитель наш стоит, курит и посмеивается: «Где ваши волонтёры?» Из всех волонтёров пришла только одна пожилая женщина. Сели мы с Галиной Ивановной в автобус и поехали дом ремонтировать. До сих пор поддерживаем замечательные отношения. Она прихожанка Вознесенского монастыря. За мудрым советом я к ней обращаюсь, потому что она человек, работавший прокурором в своё время, знающий толк в людях, в законах и помогающий и головой, и словом, и руками. Приехали мы вдвоём в «Дом для мамы», и никого больше нет: пустой дом, холодный ветер и дождь снаружи. И меня охватило отчаяние: я поняла, что ничего не будет в этом доме, потому что сил нет, ресурсов нет и непонятно, откуда что брать. Я побежала в храм, где на тот момент служил настоятелем отец Дионисий Давыдов и его матушка Светлана была на свечном ящике. Я к ней прибежала и сказала: «Матушка, всё пропало. Никого нет, не знаю, что делать. Видимо, ничего у нас не получится». Она отвечает: «Что ты, Танечка, это же очень хорошо, что никого нет и ничего не получается!» Я стою, глазами хлопаю, ничего не понимаю. Она говорит: «Ну как же – это искушение в начале любого хорошего дела. Это значит, что дело, которое вы делаете, очень важное, и поэтому вначале получаются такие вот препятствия. Ты только помолись – всё будет хорошо». Я помолилась, про себя думая: «Что моя молитва может сделать?» И вернулась в дом. Мы с Галиной Ивановной обдирали старые обои и параллельно звонили всем, кому только можно, звали людей. И служба «Милосердие» откликнулась, откликнулись первые наши мужчины-добровольцы. Уже к вечеру собрались ребята с инструментом, понимающие толк в ремонте. На протяжении девяти месяцев мы готовили помещение и всё, что необходимо для того, чтобы мамы с детками могли жить у нас в приюте. Девять месяцев – и мы родились.

– Как влияет на жизнь «Смоленского дома для мамы» то, что это центр православный?

– А я не знаю, каким бы был «Дом для мамы», если бы он не был православным. Наверное, в ценностях самое главное отличие для меня. Мама может падать пятнадцать раз и пятнадцать раз вставать и говорить: «Я буду продолжать идти», – и мы будем продолжать ей помогать. И в этом отличие, наверное, от государственной структуры, в которую пятнадцать раз не придёшь со словами: «Я поняла, я исправлюсь, я буду по-другому делать». Вера в то, что человек может измениться, и наша готовность поддержать эти изменения – не делать всё за маму, вместо неё, а поддерживать её в том, что она сама готова двигаться вперёд, и привлекать все наши ресурсы для этой помощи. Не вместо мамы идти вперёд, а её вести в зоне ближайшего развития – там, где нужно чуть-чуть помощи, чуть-чуть научиться чему-то и поверить в себя. И обязательно всё получается.

Мы никого не принуждаем ходить в храм. У нас есть девчонки-мусульманки, у нас бывают и иудеи, у нас бывают и атеисты, которые сидят под сенью храма, кушают еду, только что принесённую из храма на пожертвование. и говорят: «Не верю я в вашего этого Бога». Всякие бывают девочки. Потом они оттаивают, как правило. Много деток у нас крестится в «Смоленском доме для мамы» – по желанию мам, естественно.

Живое обещание Бога

– Никто никого не заставляет?

– Нет, вилами в храм никто никого не гонит. Батюшка говорит, что чем больше мы рвения в пользу воцерковления будем проявлять, тем больше это будет вызывать отторжения. А моя мудрая мама говорит: «Таня, спокойно, вспомни себя на первом курсе». Я выдыхаю, говорю: «Да, мамочка, я помню», – и успокаиваюсь на эту тему. Дела должны говорить за человека, а не то, сколько он разглагольствует в пользу причастия или бесед с батюшкой. А ещё мудрое слово батюшки, когда отец Павел приходит на общую трапезу.

– Кстати, как девочки реагируют?

– У них в глазах появляется свет. Одна старается салфеточку принести, другая – вилочку подать. Для них очень важно его порадовать, выразить ему почтение. Уважают его очень, за советом к нему обращаются. И мне кажется, когда он приходит, у них взгляд спокойнее становится. Это как живое обещание Бога, что всё будет хорошо, расслабься, успокойся, ты под защитой, тебе не нужно бежать, лихорадочно искать кусок хлеба для себя и ребёнка.

– Ещё одна особенность православного центра – то, что деятельность свою он осуществляет за счёт пожертвований неравнодушных людей. С одной стороны, это очень здорово, потому что каждый может поучаствовать, сделать доброе дело, а с другой – для тебя как для руководителя это ситуация полной неопределённости. Как ты с этим справляешься?

– Справляюсь. Мы участвуем в грантовых конкурсах, чтобы развивать нашу деятельность и реализовывать проекты, помогающие в решении конкретных трудностей, с которыми сталкиваются наши подопечные. Благодаря грантам я знаю, что у меня железно есть какой-то минимум: зарплаты для моих сотрудников, материалы, при помощи которых мы можем работать, продуктовые наборы для наших семей. К тому же за годы работы «Дома для мамы» у нас появилось много друзей, которые помогают. Когда году в 2013-м или 14-м уезжала на две недели в отпуск, я оставила своему заместителю Елене Аркадьевне банковскую карту, на которой было 8 тысяч рублей. Сейчас 8 тысяч – это один раз закупить в «Дом для мамы» продукты, памперсы, и, собственно, всё. А тогда это был наш неприкосновенный запас, и его нельзя было тратить ни в коем случае. Мы выходили с Еленой Аркадьевной и с волонтёрами на благотворительные акции в гипермаркеты, собирали продукты, средства гигиены, памперсы, бытовую химию, чтобы наш центр неделю жил. Но никогда наши девчонки не сидели на пустой овсянке, всегда у них было что-то хорошее покушать. Мы стараемся, чтобы наши мамы и детки качественно питались. Мы подходим к ним не просто как к людям, которые занимают койко-места в нашем центре, а как к своим людям, которые нуждаются в тепле, качественных продуктах, человеческом отношении. И мы очень благодарны всем, кто приносит в «Дом для мамы» продукты и перечисляет денежные пожертвования. Благодаря вам мы можем помогать и не считать, сколько дней мамы с детками живут у нас и сколько хлеба они съели сейчас за столом.

– А как можно помочь «Смоленскому дому для мамы»?

– Можно прийти к нам в гости и принести пожертвование. Мы находимся по адресу ул. Парковая, 2а (на территории храма Архангела Михаила). Можно перечислить деньги на карту или на счёт. Реквизиты есть в нашей группе в социальной сети «Вконтакте» и на нашем официальном сайте дом-для-мам.рф. Будем благодарны за любую помощь и можем предоставить любую отчётность, которая необходима жертвователю.

Психология дополняет православие

– В «Доме для мамы» ты выполняешь не только обязанности директора, но и проводишь психологическое консультирование подопечных. Сейчас есть такое модное определение – «православный психолог». И вместе с тем ещё много споров о том, существуют ли такие специалисты вообще, или православный человек и психолог – это две отдельные категории. Что можешь сказать по этому поводу? Влияет ли твоя православная вера на работу в качестве психолога?

– Конечно, влияет. То, что я православный человек и хожу в храм, определяет и цель моей работы, и методы. И это вопрос трепетный для меня самой. Потому что многое из того, что даётся в вузе, нуждается в осмыслении: возможно ли мне это использовать и насколько, с точки зрения православия, это будет гармоничным для человека. К примеру, гипноз – это не тот способ, который стоит использовать православному человеку.

– То есть ты это отсекаешь?

– Для себя – да. Я не хочу этим пользоваться, потому что нельзя ни в коем случае нарушать свободную волю человека, его свободный выбор. Помимо его воли вторгаться в сознание и что-то там менять по своему усмотрению – это не лучший способ помочь.

Я вижу те пласты, с которыми могу работать как специалист. Например, установки, которые мешают человеку двигаться вперёд. Скажем, женщина, которая остаётся одна с четырьмя детьми, думает: «Я теперь всю жизнь буду одинока и буду страдать». И эта установка блокирует её потребность в семье, в отношениях с мужчиной, в поддержке. Это то, с чем я могу работать как психолог. Но есть же ещё и потребности души в том, чтобы она имела смысл в себе самой, развивалась, шла к Богу. Если рассматривать в рамках психологии, то это высшие потребности по пирамиде Маслоу. Но это ещё и над высшими потребностями. Это, можно сказать, метапсихическое.

Православный психолог, как мне видится, должен работать в нескольких плоскостях и думать и об исправлении того, что можно исправить, и о той помощи, которую человек может получить в храме. Я считаю, что это просто шикарная работа, если мне как психологу удалось человеку, не доверяющему храму, сомневающемуся, показать безопасность и счастье от того, что можно туда прийти. Но я никогда не буду навязывать своё мнение и никогда не буду говорить: «Все беды у тебя от того, что ты не причащаешься каждое воскресенье». Я утрирую, конечно. Но самая лучшая работа – это работа в паре с батюшкой. У меня есть несколько человек, которых я веду как психолог, и одновременно есть священник, который ведёт их как духовник. Мы созваниваемся, проговариваем какие-то общие моменты. И проблема у человека решается гораздо быстрее, чем если задействовать только психологические методы.

– Но есть же такие моменты: например, в православии гнев – это грех, а в психологии сейчас очень много говорится о том, что если ты испытываешь эмоции и не проживаешь, не выражаешь их, это может привести к множеству проблем, в том числе и к психосоматике. У тебя это всё вместе уживается или входит в конфликт?

– Хороший вопрос. И это один из тех вопросов, которые я задавала себе в своём бурном студенчестве. Как же так? Почему если я злюсь, то это плохо? Почему злиться – плохо, если меня действительно обижают? А если я гиперболизирую и скажу: «Вот война. Вот на меня идёт фашист и стреляет, а я не могу разозлиться или выстрелить в него в ответ – что за безобразие такое!» Значит, эта вера неправильная, думала я тогда. А на самом деле, гнев сам по себе, если он не разрушает другого человека, если он не является орудием, при помощи которого этого человека разрезают на части и втаптывают в грязь, – он не является грехом. То есть гнев просто как чувство должен быть – он показывает наши границы. И границы есть как у не православного человека, так и у православного. Я злюсь, если вижу, что при мне совершается какое-то насилие над ребёнком. И если я как православный человек не скажу, что ребёнка бить нельзя ни в коем случае, то я отступлю от православия, потому что, во-первых, не защищу того, кто в этом нуждается, во-вторых, не остановлю того, кто сам грешит в этот момент. Если кто-то делает зло, а я не останавливаю, то я потакаю его злу.

Другое дело, когда в семье два человека друг на друга злятся и начинают что-то выяснять с яростью и желанием растоптать другого в прах, вместо того чтобы дать схлынуть эмоциям: поколотить подушку, поорать в таз с водой, пойти попинать бревно гнилое где-нибудь, побегать, – а потом конструктивно поговорить и что-то решить. Прийти к человеку, которого ты любишь, и сказать ему, что конкретная ситуация – болезненная. Давай попробуем иначе её проживать, давай подумаем, как по-другому сделать. И здесь как раз психология очень здорово дополняет православие, потому что психология – это тоже про контакт людей. Не про то, что если мне что-то не так, я развернусь и уйду, и в этом будет моя психологическая зрелость, а про то, что я смогу договориться с человеком, который мне дорог, о том, чтобы ему было хорошо в отношениях со мной и он развивался, и мне было хорошо в отношениях с ним и я тоже развивалась. Это очень интересно – узнавать способы конструктивного выражения гнева, способы управления своими эмоциями. Не подавления, а управления ими так, чтобы не калечить других людей. А потом – способы выстраивания отношений, плетения их, как очень красивого узора, которым можно любоваться.

Все деньги отнесу в «Дом для мамы»

– К тебе как к специалисту приходят женщины в глубоком кризисе, и это морально непросто переносить. «Дом для мамы» – что это для тебя? Это такой тяжкий крест, который нужно нести, или это что-то другое?

– На самом деле, это счастье. Если бывает так, что иногда вечером я домой приползаю, падаю лицом вниз и не могу подняться, я говорю: «Господи, это я сейчас не унываю. Ты у меня «Дом для мамы» не забирай, ладно? Я восстановлюсь и завтра поеду на работу с удовольствием и со счастьем от того, что у меня эта работа есть». Это мое любимое дело, потому что оно объединяет всё то, что я очень люблю: общение с людьми, узнавание людей, возможность им помочь.

– Насколько я знаю, твои дети в Доме тоже бывают, помогают. Их там все знают и любят. В плане воспитания это что-то даёт?

– Конечно, даёт. Когда мою дочь спросили: «Вот ты будешь зарабатывать, на что ты будешь тратить деньги?» – она ответила: «Я все деньги отнесу в «Дом для мамы». Я понимаю, что мне ещё надо поработать с ней над тем, чтобы у неё были какие-то собственные цели, но мне это было приятно слышать, потому что мой ребёнок готов помогать бескорыстно другим людям и для неё это ценность сейчас.

– Чего тебе хочется для «Смоленского дома для мамы» в будущем?

– Мне хочется, чтобы наши девчонки, которые выходят из «Дома для мамы», были стабильны в своих изменениях. Чтобы у них были хорошие, устойчивые семьи, они учились преодолевать те сложности, которые привели их к одиночеству, выходили замуж и были счастливы. Чтобы их дети росли в гармоничной среде. Не просто семью удалось сохранить, а дальше мама пьёт и ребёнка бьёт, а чтобы ребёнку в семье было хорошо и безопасно. Хочу, чтобы те, кто уже пережил сложную ситуацию, приходили и делились своим теплом и опытом с теми, кто ещё на пути. Мне хочется преемственность поколений организовать. Сейчас она есть, но в каких-то маленьких, точечных элементах, а хочется больше.

И ещё у нас в семье не только мама и дети в «Доме для мамы» толкутся –ещё и наш папа там помогает. Мне хочется подключать мужчин-волонтёров для того, чтобы они помогали и в построении нашей инфраструктуры – например, наше подворье в Каспле ремонтировать или развозить вещи по деревням, – и помогали нашим девчонкам по-другому смотреть на мир. Они оказываются в Доме, потому что их очень обидели мужчины, ранили, предали. А им нужно научиться доверять, чтобы потом у них были свои семьи. Нужно увидеть рядом с собой сильных, мужественных и при этом безопасных людей. Не тех, которые могут разрушить и предать, а тех, которые могут создать что-то и подарить надежду и счастье.