Художник Степан Новиков. «Земель небесных пахарь»
24 февраля заслуженному художнику России Степану НОВИКОВУ исполнилось бы 75 лет. Его судьба была во многом схожа с судьбами наших выдающихся земляков: С.Т. Коненкова, А.Т. Твардовского, Ю.А. Гагарина. После окончания семилетки 14-летним подростком Степан Новиков покинул родную деревню Лычники нынешнего Ершичского района и оказался в Киевском училище прикладного искусства. Проучившись там полтора года, Новиков переехал в Москву и поступил в художественную школу при Московском государственном художественном институте имени В.И. Сурикова, в которой учились преимущественно дети московской художественной богемы. А через четыре года стал студентом факультета живописи МГХИ, одного из престижнейших вузов страны.В институте в числе шести студентов (потом их осталось четверо) из двадцати претендентов его отобрали в мастерскую, руководителем которой был выдающийся советский художник Александр Дейнека. Живописец, график и монументалист, А.А. Дейнека в то время уже был действительным членом Академии художеств СССР, а вскоре удостоен почётных званий Героя Социалистического Труда и народного художника СССР, стал лауреатом Ленинской премии. Другим учителем Степана Новикова был блестящий педагог, тонкий знаток и исследователь русской иконы и фрески Борис Петрович Чернышёв.
Конечно, общение с такими учителями не могло не оставить глубокий след в душе будущего художника. Но главное – это была школа, школа высокого профессионализма – краеугольного камня любого творчества. «Мы строили исследования по истории искусств, делали копии ночами в мастерской», – вспоминал Новиков. Его друг и однокашник по мастерской А.А. Дейнеки, известный ныне во всём мире художник Иван Сандырев писал: «Дейнека куда-то уехал. А Борис Петрович Чернышёв проводил с нами русскую линию – мы копировали иконы, фрески. Это при Хрущёве-то!»
Н.С. Хрущёв действительно хвастал, что покажет всем последнего попа, и снёс храмов едва ли не больше, чем в 30-е годы, во времена разгула воинствующего атеизма.
Годы учёбы Новикова в институте совпали с короткой порой хрущёвской оттепели, которая как вспышка озарила души поколения «шестидесятников». Новая интеллигенция нового времени: актёры, барды, поэты, писатели и художники, чьё детство выпало на тяжёлые военные годы, жадно впитывали духовные ценности мировой цивилизации. Среди них был и Степан Новиков. Ещё в студенческие годы он всерьёз стал слушать классическую музыку, изучал древнегреческую философию, отдавая предпочтение Платону, затем увлёкся китайской школой буддизма и восточной поэзией, начал писать стихи.
Но, позволив глотнуть воздуха свободы, партийное руководство страны быстро пошло на попятную – первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущёв на встрече с творческой интеллигенцией учинил грубый разнос поэтам и художникам. Началась борьба с «формализмом» в искусстве.
«Дейнеку сверху давили. Он вообще очень болезненно малейшее насилие переносил. История, когда милиционер заставил его поднять брошенный в рассеянности окурок, его буквально раздавила. И не в окурке дело, а в системе, когда тебя заставляют, жёстко, ломают», – записал Новиков. Несомненная его одарённость, которая приводила в восторг учителей художественной школы и удивляла институтских преподавателей, потеряла какую-нибудь значимость. Кончилось тем, что Степана Новикова выпустили из института без диплома, а Ивана Сандырева вообще исключили. «Дейнека страшно переживал, нехорошими словами поминал начальство», – вспоминал Новиков.
В качестве дипломной работы Новикову зачли мозаичную стену, часть первого на Смоленщине мемориала, выполненного художниками-профессионалами. Мемориал в Реадовке, на месте расстрела гитлеровцами подпольщиков на окраине Смоленска в 1942-43 годах, представлял собой скульптуру Скорбящей матери, созданную выпускником Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина, будущим народным художником России А.Г. Сергеевым, и 12-метровую стену с мозаичным изображением сцены расстрела, автором которой был С.С. Новиков. Контуры фигур расстреливаемых он прочертил в бетоне глубокой графьёй, а сами фигуры выполнил из обыкновенного природного камня. Трагические изломы фигур, подчёркнутые контрастом света и тени в графьях, и утопленные в бетоне камни, как бы погружающие людей в небытие, производили неизгладимо сильное впечатление.
Как и многие его молодые коллеги – выпускники столичных художественных вузов, приехавшие работать по распределению в Смоленск, Степан Новиков начал свою самостоятельную творческую жизнь, одновременно преподавая на только что созданном художественно-графическом факультете Смоленского педагогического института. Но педагогические устои строго предписывали готовить учителей рисования средней школы, а никак не свободомыслящих художников. Понятно, что Новиков, за которым сразу же прочно утвердилась слава «формалиста», продержался на преподавательской работе только три года и ушёл на вольные хлеба в мастерские Худфонда выполнять заказы, которые сыпались тогда, как из рога изобилия.
Но при этом, если всякого рода худфондовских заработков вполне хватало для более чем безбедного существования, то творческая карьера художника уже на областном уровне стала испытывать сопротивление: ещё до открытия выставки его работы, как правило, изымались из экспозиции. Длилось это годами и доставляло художнику немало душевных мук.
В молодые годы он сумел поездить по миру, что по тем временам для «простого» человека (а по анкете он таковым и значился – «художник Смоленских художественно-производственных мастерских Худфонда РСФСР») было почти немыслимо. Ездили тогда за рубеж в основном для того, чтобы одеться во всё заграничное. Новиков сам написал об этом: «В молодости я был лёгок на подъём, успел 14 стран объездить, и когда все наши создавали в их магазинах очереди за шмотками, я рисовал и ходил по музеям». Осмысливая увиденное, он накапливал свой духовный и нравственный опыт. «Снятие пятой печати» Эль Греко в Лувре стало для него потрясением, а полотна Пабло Пикассо приходили к нему во сне!
Мучительно вглядываясь внутрь себя, он пытался постичь философскую сущность категорий добра и зла, размышлял о Боге и человеке, всё больше и больше погружался в одиночество. Иногда он ездил на родину в деревню, в смоленскую глушь, где жил с семьёй его брат тракторист. Себя же он называл «земель небесных пахарь».
И в то же время нельзя сказать, что он был обделён вниманием. О Степане Новикове писали часто, много и хорошо, писали о том, что он «талантлив, прекрасен, самобытен по-русски, широко и смело». И наряду с этим, оказывая ему дурную услугу, называли его «единственным в Смоленске профессиональным художником-монументалистом», «единственным смоленским художником, который придерживается философских и теоретических представлений об искусстве», указывали на то, что «творчество сложного художника непонятно для обывателя и чиновника (залы пусты), вызывает зависть у собратьев». Он и сам был довольно резок в оценках и однажды записал: «Сырые (квёлые) художники… У них ни времени, ни вечности. Гниль».
Отчуждение, понятно, только возрастало. Фактически не имея благоустроенного жилья, Новиков последние десятилетия прожил в мастерской среди своих холстов и рисунков, слушая музыку и записывая свои, порой бессвязные и только ему самому понятные поэтические строки и размышления. Он почти не писал натурных этюдов, зато много рисовал, набрасывал композиции будущих картин, как бы фиксируя свои мысли и образы.
По примеру многих своих смоленских собратьев по кисти он приобрёл дом в деревне с многообещающим названием Рай (тогда это можно было сделать за бесценок), рисовал там развалины местной церкви и стриженых овец и надолго старым, испытанным на Руси способом уходил в мир тяжёлых грёз. Потом и дом этот куда-то сгинул.
Уже в новой России его однокурсник по институту Николай Дронников, осевший во Франции, звал его в Париж, обещал ему мастерскую для работы, возможность беспрепятственно печатать свои стихи. В Париж Степан Новиков съездил, походил по музеям, побывал на Монмартре. Привёз оттуда отпечатанный типографским способом, согнутый пополам листочек со своими рисунком и стихотворением. Как авторскую гравюру раздавал «оттиски» близким ему людям, проставляя номера. А у себя записал: «А может, и так: уехать в деревню и жить просто так, чем в этом аду. Чем в этом подполье в своей стране. Или в Париж? Но мне не хочется, хотя и могу».
Катаклизмы нового времени не могли не коснуться его. Обретённая, казалось бы, свобода творчества обернулась для художников унизительным безденежьем. Система государственных заказов рухнула, на смену пришла полная зависимость от предпочтений власти или вкусов, а вернее, дурновкусия нуворишей. Кто-то сумел приспособиться, нашёл заказчиков для своих картин, кого-то сами заказчики нашли. Со временем вроде бы всё наладилось – опять стали раздавать награды и звания. Ему же всё это просто претило. Невостребованность его творчества и как следствие безденежье преследовали его. Наверное, именно тогда родились эти строки: «Улица, нищий потрёпан. Не я ли? Да, я. Меня никуда не пускают. Щей бы. Похлёбки. Не я ли? Да, я. Я столько учился! Трудился всю жизнь. А мне…»
И всё же разрушение идеологических препон позволило Степану Новикову провести в 1996 году большую персональную выставку. Приуроченная к 60-летию художника, она многих ошеломила, ещё больших повергла в недоумение. Это было ни на кого и ни на что не похоже. Огромное дарование предстало во всей своей мощи: фантастическое многоцветие, ошеломляющие свобода и глубина образного мышления, высокий профессионализм. Художник никогда не пытался создать иллюзию видимого мира, не просчитывал свои холсты до сантиметра и уж тем более никогда не позволял себе написать проходную картинку или потрафить невзыскательному вкусу толстосумов. Его живопись была сгустком мыслительной энергии, цветовым выражением представления художника о мироздании. Цветом же он создавал пространство, разрывая его мерцающими сполохами или загружая плотной насыщенной средой с цветовыми же высветлениями. Всё это было похоже на неизведанные глубины космоса, он и сам осознавал себя его мыслящей частицей.
В 2001 году по инициативе немногих столичных и местных друзей-художников Степану Сергеевичу Новикову присвоили почётное звание «Заслуженный художник России». Но это мало что изменило в его жизни, холсты по-прежнему возвращались с выставок и забивали стеллажи в его мастерской.
К тому же были уничтожены почти все его монументальные произведения, которые сделали бы честь любому городу. Началось всё ещё с реадовского мемориала, где его «булыжная» стена со сценой расстрела раздражала высокое руководство, и его «уговорили» заменить камни на более традиционную смальтовую мозаику. Он переделал свой первый смоленский шедевр (ему даже заплатили какие-то деньги) и потом часто сожалел об этом.
Затем с фасада зального корпуса педагогического института убрали его чеканный рельеф – фигуры юноши и девушки в ореоле солнечных лучей – и заменили это олицетворение лучезарного счастья молодости на мозаику с профилями пролетарских вождей Карла Маркса и Владимира Ленина.
И, наконец, уже в наше подлое время наживы содрали с Дома быта «Гамаюн» огромную чеканную птицу, в причудливых завитках которой уютно расположились дивные храмы и памятники города. Смяв этот гордый символ Смоленска, оттащили его, должно быть, в пункт приёма цветных металлов, залепив образовавшуюся пустоту безобразной безликой рекламой!
В последние годы художник обрёл спутницу жизни. И хотя его избранница жила в Москве, а он оставался в Смоленске, много времени они проводили вместе. Как и всегда раньше, Новиков был элегантен, сохранил юношескую стройность фигуры, с лица его спало напряжение, и оно засветилось покоем, он писал в своих стихах «Люблю!». Но истерзанная душа художника неожиданно для всех вдруг взяла и тихо отлетела на небо…
Оценивать его наследие по-настоящему было некому. Часть картин забрали в фонд Смоленской организации Союза художников России, членом которого Новиков состоял почти 30 лет, часть работ вдова передала в Смоленский государственный музей-заповедник и Рославльский историко-художественный музей, небольшую коллекцию отобрали в собрание Смоленского гуманитарного университета. Консультант-искусствовед СГУ Екатерина Королёва подготовила работы к показу и провела посмертную выставку заслуженного художника России Степана Сергеевича Новикова. Остальное в сгущающихся сумерках вынесли к мусорным бакам...
