Многоточие «гордой юности» Александра Твардовского
«Публикаторы»?..Приходит время – птицы к югу улетают... и жизнь вступает в совершенно иной ритм. чаще звонят домашний и сотовый, редкий день отдыхает электронная почта, да и сам день постепенно теряет границы, смешивается с ночью: приближаются Твардовские чтения в Смоленске (уже седьмые) – готовим программу, очередной сборник (уже шестой) и номер журнала «Смоленская дорога». Как всегда, не успеваем. И седьмой год только после 20 и 21 декабря (традиционные дни наших встреч в библиотеке Твардовского) можно будет подумать о новогодних подарках, ёлке и прочих житейских радостях начала января.
В октябре-ноябре второе дыхание обретает наша переписка с Валентиной Александровной Твардовской, старшей дочерью поэта: обсуждаем темы выступлений, состав участников, многие организационные мелочи. Думаю, в сознании всех наших «твардовцев» всякая мысль о чтениях связана с дочерьми Александра Трифоновича, Валентиной и Ольгой. Вспомним: именно Валентина Александровна в сентябре 2005 года приехала на презентацию книги военных дневников и писем отца.
Тогда Валентине Александровне было почти семьдесят четыре, нынче восемьдесят. (Вчера у неё был юбилей. Поздравления вам, дорогая Валентина Александровна, и от «Смоленской газеты», и от «Смоленской дороги»!) Мы достаточно давно знакомы, сколько я уже слышал её выступлений, получил по электронке больше полутораста писем – и ни разу ни слова о собственных проблемах, усталости, здоровье. Нет жалоб на перегрузки, хлопоты и беспокойства, связанные с ежегодными поездками в Смоленск.
«Мы с сестрой – лишь публикаторы», – сразу поправила в первый свой приезд Валентина Александровна одного из выступавших, услышав из его уст слова «ваша книга». И все эти годы так. Захватывающая, любовно собранная, с редкими фотографиями из семейного архива, отредактированная и прокомментированная книга военных дневников А.Т. и писем (в основном переписка с женой) «Я в свою ходил атаку» открывает практически незнакомого нам Твардовского – с изнанки, я бы сказал. Не просто авторское «я», а именно живое, бытовое, от которого никуда не деться – «семь я». И куда там придуманному эпистолярному роману! Два тома рабочих тетрадей А.Т. 60-х годов общим объёмом почти 1300 страниц убористого текста, изданные в 2009 году под названием «Новомирский дневник».
Между тем вот этот довесок к тысяче – «почти триста» страниц – занимают комментарии и именной указатель, подготовленные Валентиной и Ольгой Твардовскими. При первом прочтении «Дневника» (ещё по кусочкам в журнале «Знамя», собранным и подаренным мне дочерьми А.Т.) поймал себя на том, что комментарии читаю «оптом»: так увлекался, что забывал своевременно возвращаться к тексту. Массу нового, любопытнейшего материала из недоступных архивов (в том числе их собственной памяти) давали мне именно «публикаторы». И представить нельзя, сколько усилий и нервов потребовали от сестёр одни только эти публикации в «Знамени», растянувшиеся на шесть (!) лет и воспринимавшиеся новомодной разухабистой критикой, мягко говоря, неоднозначно.
Уже в ходу не только у литературоведов мнение, что «Новомирский дневник» – «главная книга» Твардовского. Но на самом деле это лишь часть – нас ожидают новые открытия, новые путешествия в поистине неисчерпаемый мир нашего земляка. Сёстры завершили работу над рабочими тетрадями и письмами отца
50-х годов. Это такие же два тома. Уже год они лежат в московском издательстве, и всё это время дочерям А.Т. приходится их всячески отстаивать. (А.Т. как-то отметил в дневнике, что если какая-то его вещь гладко идёт к читателю, это подозрительно, значит, что-то не то написал. Пока, как видим, «то»!) И год этот – не только ожидание, но и продолжение работы над одним интереснейшим пластом в жизни и творчестве Александра Твардовского – рабочими тетрадями тридцатых годов. Это будет особенно важная и интересная книга для нас, земляков. Потому что 30-е годы – самая малоизученная, практически неизвестная (до чтений!) пора в жизни великого поэта, преимущественно смоленская. Она определила! И не случайно, по-моему, так получилось, что дневники приходят к нам не по хронологии, а неким особым порядком (война, шестидесятые, пятидесятые, тридцатые). Своего рода подсказка: Смоленск не только точка отсчёта, но и непременного возвращения (на поезде, в мыслях, заботах, планах) и... Нет, не конечный пункт, а скорее, некое многоточие «гордой юности», распахнутое в бесконечность. Или некая единица измерения-изменения наравне с километрами и годами.
Упомянутые здесь книги – это решительный перелом в нашем представлении о Твардовском. Замечательно, что сегодня поэт сам защищает себя, стряхивая налипшие штампы, политизированные хвалы и хулы, а то и злонамеренную клевету! И как хорошо, что помогают ему в этом самые близкие и дорогие для него люди (а не какие-то холодные «публикаторы»). Сначала любимая всю жизнь Маша Горелова, а потом принявшие эстафету их дети – Валя и Оля. Замечательная традиция семьи Твардовских – служение России, культуре, литературе, истории. Без пышных фраз...
Читаю записи выступлений смоленских старшеклассников, участников состоявшихся у нас весной вторых школьных Твардовских чтений (замечательная закладывается традиция, спасибо Управлению образования и его начальнику Григорию Моисеенкову!), – почти в каждом присутствует «семья Александра Твардовского». И всегда оказывается, что речь о семье Трифона Гордеевича Твардовского: он сам, мать Мария Митрофановна, семеро детей – хутор Загорье. Это везде и всюду, как песня, и не только у школьников. Не кажется ли странной подобная аберрация сознания? Причём лишь в данном случае, поскольку графу «состав семьи» все заполняют правильно: глава семьи, его жена, дети. Следовательно, Александр Трифонович, Мария Илларионовна, Валентина и Ольга.
А давайте спросим себя, что мы знаем об этой – настоящей и любимой – семье Александра Твардовского, если мы, допустим, даже в руках не держали такую библиографическую редкость, как «Я в свою ходил атаку»? И до каких пор мы будем делать большие глаза, услышав, что Александр Твардовский похоронен на Тихвинском кладбище в Смоленске (речь о сынишке А.Т. и М.И.)?.. Помню, как однажды у Валентины Александровны вырвалась наболевшая уже обида, что в большущей нашей областной энциклопедии кого только нет, но ни слова она не нашла о матери. А ведь та – коренная смолянка, одарённый литератор (смолянам нельзя не знать замечательную «Колодню», опубликованную в «Воспоминаниях») и не просто жена знаменитости, а человек с собственным именем в литературном и научном мире, соратник, которому А.Т. при жизни, а мы после его смерти очень многим обязаны. Почему у нас всегда так?
Имея от редакции «СГ» заказ на предмет 80-летия В.А. Твардовской, вынужден был обратиться за подробностями в Интернет. Наиболее содержательной оказалась страничка с обольстительным названием «Всё о знаменитости». Это «всё» я на всякий случай скопировал:
«Валентина Твардовская.
Родилась: 23.11.1931 г. Москва (?!).
Карьера: институт российской истории РАН.
Окончила МГУ, доктор исторических наук. Автор книг: «Социалистическая мысль России на рубеже 1970 (?)-1880 годов»; «Достоевский в общественной жизни России»; «Русские и Карл Маркс: выбор или судьба?» и других. Вместе с сестрой Ольгой и публицистом Буртиным выступила как публикатор наследия отца А.Т. Твардовского».
Меня даже не объём материала и опечатки здесь раздражают. Конечно, можно и нужно было добавить, не коверкая названий, с десяток не менее значительных книг серьёзного историка русской общественной мысли и русской жизни, доктора наук В.А. Твардовской. Но вот «публикатор» в этом контексте меня особенно задел. Как было не назвать многочисленных статей и выступлений В.А. о Твардовском, его времени и окружении! В особенности не назвать упомянутых мною книг, которые уже давно не только для отца, но и для его дочерей стали главными в жизни! И как можно было начисто исключить из этой жизни Смоленск – в прошлом и настоящем?!.
Ведь вовсе не в Москве, как почему-то считает большинство, а в довоенном Смоленске, центре огромной Западной области, родилась Валя Твардовская восемьдесят лет назад! Может, виной тому нелюбовь (тоже фамильная, кстати) фотографироваться (позировать) и давать интервью, особенно рассказывать о себе, но до сих пор многие земляки воспринимают дочь Твардовского как «московскую гостью». А в столице, похоже, так и вовсе уверены, что таких, как она, не может быть в смоленской стороне, – даже не спрашивают. Мне, наверное, немножко повезло, что с самого начала нашего знакомства Валентина Александровна не воспринимала меня как газетчика, который собирает материал для «заметки», и кое-что о семье рассказывала. А я-таки поначалу «собирал», записывал «для памяти». И давно пора, чтобы эта память стала нашей с вами общей!
«Кашена – от слова «каша»...
Из беседы с В.А. Твардовской (Смоленск, гостиница «Центральная», 3 сентября 2005 г.): «...Я помню себя с четырёх лет. Помню, как бегаю вокруг фонтана – там, на Кашена (полный адрес: Смоленск, ул. Кашена, дом 1, кв. 9. – Прим. авт.), где мы жили у бабушки, и говорю: мне четыре-пятый. А что раньше, не помню.
Вся история моих родителей есть в дневниках. Они приглянулись друг другу, как только познакомились. Мама была очень хороша в молодости, красавица. Как отец говорил, у неё были совершенно потрясающие глаза. У меня – отцовские, голубые; как и у него, выцвели к старости. У него, когда гневался, глаза совсем светлели. А у мамы были яркие глаза – синими называют. И прекрасные зубы, улыбка... Это отец так говорил: у неё были прекрасные глаза и зубы, а нос курносый я ей простил. Вот... Она же была намного образованнее, начитаннее его. Старше на два года. Но из совершенно простой семьи. Отца своего практически не знала. Умер, когда ей было восемь или девять лет. Был он отставной солдат, из крестьян. Очень тяжело болел туберкулёзом. И средняя сестра мамы – вслед за ним.
Вообще мама всегда говорила: раз в семье три сестры – значит, непростые, драматические судьбы. Вот эта моя тётя Лёля, средняя сестра, тоже болела туберкулёзом. Рано уехала в Москву. Прямо по Чехову: в Москву, в Москву – рвалась. Она была тоже довольно привлекательна в молодости, и Смоленск представлялся ей глухой провинцией. Я помню, как она приезжала из Москвы, года два-три проживала с нами. И когда спрашивали, где такая-то улица, она гордо так отвечала: а я не здешняя.
Младшая мамина сестра Вера трагически погибла от аборта. Она любила женатого человека, уже был один ребёнок от него, а второго она уже не могла позволить. Тогда, до войны, мог быть только подпольный аборт. Отец с мамой приезжали в Смоленск хоронить, ничего не сказав больной Елене. И когда началась война, тётя Лёля говорила: «Ну, наша Вера, конечно, в партизанах»... думала, что она жива.
А вот бабушка Ирина Евдокимовна с внуком (она и меня воспитывала, и Вовку – сына тёти Веры) действительно была спасена в 1942 году смоленскими партизанами. Они и сообщили через Союз писателей, чтобы за родных их «дорогой земляк поэт Твардовский» не волновался. Отец был очень тронут. Бабушка часто вспоминала, как она скиталась в оккупации, чем питалась... Она снова начала верить в Бога. А после революции какой-то период была атеисткой. Тем не менее как-то, приехав к нам, призналась, что меня она всё-таки крестила в Успенском соборе – «на всякий случай» и, конечно, тайком от родителей. Так чаще всего и бывало тогда. Я даже помню себя в Успенском соборе, ведь он был ближайший к нашей улице Кашена, как мы говорили тогда (с ударением на первом слоге: мне казалось – от слова «каша»). Я не понимала и не помню, как там оказалась. Мне было тяжело и муторно. Бабушка держала меня на руках. Я видела «этого, в рясе». И спрашивала у бабушки, почему на нём такая одежда – платье... В общем, это тайком делалось, запомнила пару таких посещений церкви.
Бабушкина семья была очень бедная. После смерти её мужа Иллариона Филипповича Горелова бабушка вынуждена была идти в прислуги: дочерей надо было как-то поднимать. Представляете, что это такое было? Я помню подвал в нашем дворе, где жильцы хранили овощи. Бабушка показывала его мне и говорила: вот здесь мы жили до революции. И вот переселились в такой дом. Его сейчас, конечно, нет, но в своё время один земляк подарил мне его фотографию, и она сохранилась. Это был каменный, очень хороший дом, с просторными квартирами. Конечно, они превратились в коммуналки и приняли жуткое количество жильцов. Есть фотография с какого-то заседания (домкома что ли?), где и бабушка, и какое-то еврейское ужасно многолюдное семейство решают некие вопросы при керосиновой лампе. Естественно, бабушка сразу стала за революцию, раз тут же в такие хоромы переселили.
И вот после моего рождения мы вселились в этом дом. У бабушки здесь была одна комната, очень большая, вся перегороженная – тут и кухня, и спальня, и всё, одним словом. Она жила вместе с тётей Верой, потом и сыном Вовой. А родители где-то угол снимали. Бабушка папу «не принимала». Непонятен он ей был. Чем занимается? Ни постоянного заработка, ничего. А как я родилась, она отца «приняла» – стали вместе жить. Упомянутый земляк, который подарил мне фотографии (чудесный человек, сам жил в этом доме, всю войну прошёл; вместе с фото передал мне и свои регалии – значок гвардейской дивизии и т.п.), рассказывал мне: «Я помню Твардовского в этом доме всегда или с помойным ведром, или с корытом, которое он выносил. Вот так помню. Появляется во дворе – и у него ванночка для ребёнка, полная мыльной воды». Не было там никаких удобств. Отец был единственный мужчина и впряжён в это хозяйство.
До революции хозяином дома был владелец первого в Смоленске кинематографа, он занимал целый этаж. Жильцам не только комнаты достались, но и вещи кое-какие. Мне запомнились остатки совершенно потрясающей библиотеки. Было что-то из обстановки. (Всё же растащили; у моей знакомой с поры вселения в коммуналку сохранился бюст работы самого Лансере.) Но меня тогда поразили книги. Помню Мельникова-Печерского, красного с чёрным, помню... может, это библия была с рисунками Дорэ. Меня только эти вот чудовища занимали.
И всегда я спрашивала у бабушки и родителей: «А где же эти жильцы (прежние)?» Вот «мы» (хоть это задолго до меня было) переселились из подвала, и мне казалось, что их-то как раз на наше место определили. Но там было овощехранилище. Это «исчезновение» жильцов представлялось мне чем-то из разряда чудес. А всем казалось, что естественно и «справедливо». Бабушка так и говорила: революция – самая справедливая. Мол, меня с детьми переселили в эту комнату – светлую, тёплую. Из подвала, с чахоточным ребёнком... А вот куда делись дети прежних жильцов, почему-то никто не беспокоился. Всем нам, наверное, это потом и вернулось.
Помню, как с бабушкой ходила на рынок – он же был рядом, где и сейчас. Сегодня пошла туда. Это такое сосущее чувство... Я не верила, когда отец, отказываясь после войны брать меня с собой в Смоленск, говорил: «Там ничего не осталось. Ничего не осталось, не ищите». Я всё-таки думала: остатки какого-то двора, башни. А действительно ничего. Где был наш двор, рядом с вокзалом, пару новых домов построили. Там было всё с лица земли стёрто. Я убедилась, ничего не найдя. А дом был очень хороший. Сохранилась маленькая фотография (увеличили) с кусочком двора, детьми. Я так же была одета, как эти дети... Такие панамки на головах, и все босиком. Замечательно! Газеты старые – наши игрушки. У меня были памятные сокровища: банка консервная и оловянная ложка. Самые первые в жизни настоящие игрушки подарил Михаил Васильевич (Исаковский. – Прим. авт.). Я очень хорошо помню тот мяч, резиновый, большой, и коробку ирисок, где нарисованы девочка и мальчик с такой же коробкой, а на ней нарисованы... и т.д. Это были первые конфеты в моей жизни и первый мяч. Поэтому и запомнились на всю жизнь.
Михаил Васильевич нас опекал. Когда приезжал из Москвы, заходил и дарил что-то. А папа всегда привозил гостинцы и книжки. Самая первая (в январе 1932 года, когда мне было два месяца) – «Робинзон Крузо», издание Академии. Она и сейчас стоит в моей библиотеке как драгоценная реликвия: «Дорогой дочке Вале от папаши». Вот так он покупал: чувствовалось, что у него самого не было этого, а чтоб у меня были все сокровища литературы... Классику дарил. Обязательно. Детских книг нет среди этих подарков вообще. Кроме книг Маршака, подписанных ему же. С Самуилом Яковлевичем отец крепко сдружился – вот у меня и собрались все книги Маршака. Даже какая-нибудь «О глупом мышонке» – с автографом. Они тоже хранятся в семье как реликвии.
Но это уже как в Москву переехали, а вот эта классика – с самого начала. Причём отец сам покупал и сам читал мне. Это был неуклонный обычай, особенно когда родители взяли меня в Москву (в 38-м году). Как бы ни был занят (к экзаменам готовился или что), полчаса чтения перед сном – это свято, никто не мог нарушить. Разве что «поведение»... Но я, видимо, хорошо себя вела. Можно сказать, что я помню. Но это были самые счастливые за весь день минуты, когда отец читал. И как он читал! Очень много, но больше всего Пушкина.
Серьёзных ссор между родителями я не видела. Они резко не ссорились. Случалось, перебранивались по мелочам. Нешумно. Ведь в одной комнате происходило – и в Смоленске, и в Москве, в Могильцевском переулке, где я прожила с родителями два года, пока не получили новую квартиру незадолго до войны»...
В духе взаимной «привязанности»
Как давно это было, и как каждая такая запись напоминает... другую жизнь и мир, кажется, совсем другой. Признавая безусловное право Валентины Александровны на отмену «юбилейных заметок» о ней, я же высказал в ответном письме «особое мнение»: «...Несправедливо обкрадываем и поэта, и земляков. Надо, как капля камень, использовать любой повод и напоминать об этих многих корнях и нитях, началах и концах, привязывающих к родной земле… У нас, вообще, больше сказывается и ощущается трагически, что многовековая история Смоленска – это история другого города. Которого нет. Ничего не осталось, как справедливо говорил вам отец. И всё же осталось. Вот вы остались – с довоенной памятью, кое-кто в последнее время издал мемуары. И мы сейчас выбираем эти кусочки и ставим в журнал «Смоленская дорога» – ладим мостик “к городу, которого нет”».
Очевидно, с какими-то аргументами Валентина Александровна согласилась: «Если это будет привязано к чтениям (с целью рассказа о них – их итогах, перспективах), то готова согласиться»... В этом месте трудно удержаться от улыбки: все эти годы наш общественный совет, можно сказать, благодарит Бога, что В.А. так «привязана» к нашим чтениям. Чтобы понять, как это выглядит на практике, процитирую одно письмо Твардовской: «...Что касается наших общих текущих дел, то я параллельно готовлю доклад о СПШ (смоленской поэтической школе) – статья предполагалась соответственно для сб-ка будущих чтений. Работа, поверьте, серьёзная. Тема для участия в предстоящих чтениях: «Смоленская поэтическая школа в контексте реальности»... Пока делаю наброски и фрагменты параллельно с работой над дневниками и письмами 30-х гг.
Для сб-ка 6-х чтений можем предложить:
1. Неопубликованные письма Соколова-Микитова к А.Т. Они не входили в напечатанную М.И. их переписку. Мы бы подготовили публикацию, где дали бы эти 4 письма на общем фоне многолетней переписки писателей. Это был бы некий монтаж, где они чередовались бы с краткими сведениями о том, что происходило между этими письмами, и сообщалось об ответах (уже опубликованных) А.Т.
2. Неопубликованные письма А.Т. 1930-х гг. к М.И. (предоставим несколько писем, которые Оля уже подбирает). (Этот пункт дочери Твардовского уже перевыполнили, прислав дополнительно не публиковавшиеся никогда дневниковые записи и наброски стихов о поездке поэта в Смоленск и Загорье в 1939 году. – Прим. авт.)
3. Кроме этого архивного материала, рекомендуем перепечатать статью В. Есипова из малораспространённого журнала «Двина» – одну из лучших по следам юбилея А.Т.
4. Речь А.Т. на партийном собр. мос. писателей «О Сибири и долге писателя», опубликованную в газете «Мос. литератор», 1956, №1)».
Такая привязанность, согласитесь, – один из итогов, которым можно гордиться. Без наших чтений (по признанию самой В.А.) не было бы таких революционных, обстоятельных (в духе серьёзного историка) и увлекательных (в унаследованном писательском духе) работ, как «Твардовский и Марьенков: земляки и друзья» и
«А. Твардовский и С. Фиксин: пути поэтов-земляков», прозвучавших на чтениях и опубликованных в наших сборниках. Я понимаю, что В.А. Твардовская была совсем ребёнком в зарощенные травой забвения и всяческой галлюциногенной коноплёй смоленские тридцатые годы, о которых в основном идёт речь. Но не могу не думать, что слышу голос свидетеля – свидетеля правдивого и взволнованного, свидетеля, которого уже не ждали вознесённые гонители и их забытые (забитые) жертвы. Не сомневаюсь, что изданные отдельно эти документальные повести (да простит меня за такое определение жанра Валентина Александровна) вкупе с новым «смоленским» трудом станут бестселлером на долгие годы.
А если вспомнить подаренные нам «Несгоревшие письма» и напечатанные в наших сборниках многие неизвестные и малоизвестные архивные материалы, подготовленные и прокомментированные Валентиной и Ольгой Твардовскими!
Хотя что вспоминать – вся эта литературная (и не только) история творится на наших глазах. 20-21 декабря в областной библиотеке им. Твардовского состоятся уже седьмые чтения. И В.А. Твардовская будет не единственным участником, о котором принято писать «юбилейные заметки». Приходите!
А. Твардовский с дочерью Валей (Смоленск, 1936)
В.А. Твардовская на вторых Твардовских чтениях (Смоленск, 2006), справа – профессор В.В. Ильин
В.А. Твардовская на презентации книги «Я в свою ходил атаку...» (Смоленск, 2005), слева – директор библиотеки Г.И. Артамонова
