К юбилею путча. Великая русская литература: 20 лет без СССР
При своём возникновении в середине XVIII века новая русская литература должна была обслуживать новую Россий¬скую империю, её монарха. В начале XIX века стала утвер¬ждаться мысль о самодовлеющем значении литературы. Романтики во главе с Пушкиным освободили её от служения государству. В середине XIX века Некрасов, Лев Толстой, многие другие писатели и поэты вернулись к идее служения литературы, но уже не монархии, а народу. А уже через полвека Ленин поставил перед литературой задачу служения делу партии большевиков. Наиболее мощным проводником этой задачи стал Маяковский. Его самоубийство в 1930 году показало многим, что это путь ошибочный и страшный. За счастье принадлежать к русской литературе платили жизнью.Семь десятилетий литература шла по этому пути. Многие писатели погибли (например, Блок, Гумилёв, Хлебников). Другие эмигрировали (Мережковский, Виктор Некрасов). Третьи были высланы, изгнаны (Бердяев, Бродский). Четвёртые покончили с собой (как Есенин, Цветаева). Цензу¬ра ограничивала участие литературы в жизни народа. Так, было запрещено печатать поэму Твардовского «Тёркин на том свете», а потом и другие его поэмы, стихотворения. Твар¬довский называл цензуру пережиточным органом нашей ли¬тературы.
Всех писателей, которые до революции принадлежали к разным литературным объединениям, согнали в единый Союз советских писателей. Людей противоположных творческих устремлений, враждебных мировоззрений, разных по образо¬ванию и жизненному опыту - всех заставляли писать по од¬ной схеме. Во главе Союза писателей стояли его руководи¬тель-писатель и генерал НКВД (КГБ). Писатели ненавидели свой Союз, называли его министерством литературы, но держались за него, потому что не членам Союза печататься было почти невозможно.
Довольно долго руководителем Союза писателей был Фадеев. Он не мог вынести обстановку давления власти на писа¬телей, их взаимную грызню, как они сами называли свои взаимоотношения, хотел освободиться от своей должности, но партийное начальство его не отпускало. В 1956 году он застрелился. Руководителем Смоленской пи¬сательской организации был Николай Иванович Рыленков. Он рассказывал мне, какие трудности ему приходится преодолевать, какие доносы пишут на него в КГБ некоторые литераторы. При том, что он по¬мог им вступить в Союз писателей. Однажды мне с ним при¬шлось отстаивать доброе имя молодой поэтессы Раисы Ипатовой от публичного доноса.
Русская литература большую часть XX века была раздроблена. Наряду с подцензурной существовала ли¬тература бесцензурная, которая распространялась в «самизда¬те» (например, романы Солженицына); по всему миру были разбросаны русские писатели-эмигранты, которые создавали «третью русскую литературу» (например, Бунин, Набоков).
В 1989 году, незадолго до крушения СССР, была отменена цензура. Рухнул Союз советских писателей. На его месте возникло не¬сколько обществ, объединивших литераторов по их желанию. В Смоленске работают областные отделения Союза российских писателей и Союза писателей России. Издаются несколько журналов и альманахов, в том числе «Под часами». Ежегодно выходят в свет книги поэтов и прозаиков.
Авторитет русской литературы за рубежом высок. Здесь, чтобы не быть голословным, я приведу несколько примеров из моего опыта общения с иностранными учёными и научными учреждениями. После пяти лет перестройки, в 1990 году, я впервые получил возможность принять приглашение и отправиться на американско-русский симпозиум, посвящённый изучению жизни и творчества Пас¬тернака, в Стэнфордский университет Соединённых Штатов. В аэропорту Нью-Йорка я протянул мой заграничный паспорт тёмнокожей женщине-полицейскому. Она увидела в нём за¬пись о том, что я приехал на симпозиум, посвящённый Пастернаку. «А, Пастернак! "Доктор Живаго"!» - воскликнула она, с уважением посмотрела на меня и поставила печать в мой паспорт. К слову: я не встречал за границей человека с университетским образованием, который не прочитал бы «Доктора Живаго».
Устроившись в гостинице, я отправился на почту послать по открытке жене и Евгении Антоновне Рыленковой, вдове поэта, с которой дружил. Тогда заграничная поездка, да ещё в Соединённые Штаты, была внове. Небольшое почтовое отделение, в четыре окошка. И над каждым - портрет президента СССР Горбачёва.
Так случилось, что я приехал в университет за неделю до открытия симпозиума. На следующее утро отправился в «Архив войны, мира и ре¬волюции» имени президента Гувера. Этот популярный у аме¬риканцев президент занимал свой пост с 1929 по 1933 г. До своего президентства во время Первой мировой войны и после неё он энергично помогал продовольствием Франции, Бельгии и России (как русским эмигрантам, так и Советской России). В молодости учился он в Стэнфордском университете – том самом, в который я приехал на симпози¬ум. Посреди огромного университетского кампуса (занимает такую площадь, что по нему ходят ав¬тобусы) стоит небоскрёб с архивом и библиотекой. Всё это подарено университету Гувером. Небоскрёб наполнен доку¬ментами и книгами по истории России XX в. Я предварительно познакомился с толстой книгой – каталогом этого архива-библиотеки и отправился туда. Прихожу и на моём плохом английском языке говорю служащей, что мне нужны неопубликованные письма Цветаевой, я профессор из России, только никаких документов, кроме паспорта, у меня с собой нет, но нельзя ли всё-таки... Служащая меня прерывает: «Простите, сэр, обычно мы выдаём заказанные документы в течение получаса, но поскольку вы наш гость из России, вы получите заказанные документы через пятнадцать минут». И через чет¬верть часа я, не веря самому себе, держал в руках неизвестные письма Марины Цветаевой!
Насколько я могу судить, внимание к русской литературе за рубежом в последние два десятилетия не только не угасло, но, может быть, даже возросло. В Эстонии, где в советское время в Тартуском университете Юрий Лотман и его жена Зинаида Минц создали лучшую в мире кафедру русской литературы, их ученики ежегодно в Тарту и в Таллине проводят научные конференции, посвящённые важным проблемам изучения русской литературы. Особое внимание уделяют они жизни и творчеству моего друга крупнейшего русского поэта второй половины XX в. Давида Самойлова. Недавно они попросили у меня воспоминания о Самойлове и сейчас переводят их на эс¬тонский язык, чтобы сделать облик русского поэта доступным эстонским читателям, в первую очередь школьникам и студентам.
Кафедра истории и теории литературы Смоленского госуниверситета связана постоянным научным сотрудничеством с Украиной, Белоруссией, Польшей, Болгарией. У нас образована серьёзная группа по изучению новейшей русской литературы - профессора Л.В. Павлова, И.В. Романова и их аспиранты. Для выполнения некоторых работ к ним подключаются сотрудники других кафедр. В прошлом учебном году мы при¬нимали у себя профессора Харьковского университета Е.А. Андрущенко, которая прочитала несколько лекций студентам и научный доклад на Филологическом семинаре; наши со¬трудники ездили на научные встречи в Польшу, Болгарию и Белоруссию; коллективный доклад, прочитанный на между¬народной конференции в Минске, уже опубликован. К науч¬ным докладам нашей кафедры зарубежные коллеги всегда внимательно прислушиваются.
А есть ли у нас сейчас талантливые писатели? Конечно, есть. Пока жив народ, жива его литература. Однако сказываются раздроблен¬ность литературы большую часть XX века и её существование под властью невежд. Первые имена, которые приходят в сознание - выдающийся прозаик Татьяна Толстая и активно работающие наши смоленские авторы: прозаик Олег Ермаков и поэт Владимир Макаренков. О творчестве Ермакова у нас на факультете сейчас выполняется две диссертации.
Лев Толстой однажды написал, что значение жизни любо¬го человека становится понятно только после его смерти. Сам человек скромный, он осуждал скороспелые провозглашения гениями незначительных людей. Следуя призыву Льва Николаевича, я больше не буду называть имён работающих писателей. Бла¬годаря отмене цензуры, количество изданий увеличилось в сотни раз по сравнению с советским временем. Но я хочу са¬мым коротким образом сказать о двух авторах, чей творческий путь своей наиболее важной частью пришёлся на постсоветское время и уже, к несчастью, завершился.
Наугад раскинуты объятья
В темноте, где пусто и черно...
Я любила вас, мои небратья,
Оскорбляя и лаская. Но –
Не было любови беззаветней,
Нежели к тому,
кто, свет неся, – Некрасивый, сорокадвухлетний –
На рейхстаге без очков снялся.
Эта фотография пылилась
Меж страниц. Но именно теперь
В памяти возникла и продлилась
Точно явь, не знавшая потерь.
Он глядит на страшные владенья
Свысока и вовсе не во сне –
Года за четыре до рожденья
Моего. Не зная обо мне.
Так написала о замечательном писателе, положившем начало нашей прозе о Великой Отечественной войне, Александре Беке его дочь Татьяна Бек. Она была поэт-сердцевед, заглядывала в души своих современников и в свою собственную, выворачивала их наизнанку. И рассказывала нам о нас на нашем повседневном языке. И умерла достойной смертью: покончила с собой, затравленная литературными вурдалаками.
«Сдаю бельё в прачечную.
- Как фамилия? - спрашивает приёмщица.
- Я же написала в квитанции - Толстая.
Женщина перестаёт считать наволочки:
- Толстой - это кто, Горький?
Её начитанная напарница выходит ко мне из-за перегородки.
- Скажите, а правда, что Алексей Толстой - это псевдоним? Как его на самом деле звали?
Мне хочется ответить: "Настоящая фамилия Чехов, а по матери - Достоевский".».
Этот отрывок - из рассказа Наталии Толстой, сестры Татьяны Толстой, «Не называя фамилий». С добрым юмором она рассказывала нам, читателям, о том, как мы живём, и мы удивлялись, как метко она улавливает подробности нашего существования. У неё была ещё другая профессия - лингвист, специалист по скандинавским языкам. И третья профессия - психолог-психоаналитик с мировым именем. Она умерла после тяжёлой болезни и мучительной операции - пересадки спинного мозга.
Я был знаком с ними обеими - с Татьяной Александров¬ной Бек и с Наталией Никитичной Толстой. Я любил их и лю¬бил в них настоящее и будущее русской литературы. Тяжело переживал эти две смерти, последовавшие одна за другой с промежутком в пять лет. К моим болям о русской литературе прибавились ещё две боли. Но пока могу, я делаю своё дело. Я не просто вызываю такси и еду в университет читать оче¬редную лекцию. Я иду к моим студентам - слушателям, ученикам, воспитанникам для того, чтобы свидетельствовать перед ними о святой русской литературе.
