Николай Парасич. Интервью в дачном интерьере
Смоляне хорошо знают заслуженного артиста Российской Федерации Николая ПАРАСИЧА – как создателя и художественного руководителя Смоленского камерного театра, как блистательного актёра. Однако корреспонденту нашей газеты Николай Петрович открылся с неожиданной стороны – как дачник, как убеждённый любитель природы и загородного образа жизни.– Николай Петрович, а почему – дача? Ведь есть такие профессии, которые не подразумевают обилия свободного времени и требуют постоянной включённости в работу. Скажем, у подавляющего большинства журналистов нет дач и огородов. Профессия поглощает всё время, разум и душу. Как вы нашли себе такую отдушину и не отвлекает ли она от обязанностей художественного руководителя театра?
– У меня не просто дача. Да, это шесть соток земли, но речь не идёт о том, чтобы прежде всего обеспечить с них семью продовольствием. Конечно, у нас есть овощи, фрукты, ягоды, но это – малая часть назначения этой дачи. Всё вытекло из того, что я, во-первых, из крестьянской семьи. Огород был большой, мама просила меня заниматься огородом, но я, правда, убегал и был уверен, что никогда землёй заниматься не буду. Да ещё когда я вышел в эту профессию… А потом я с годами ощутил потребность. Время от времени у меня возникала ситуация, что мне нужно спрятаться куда-то. Даже дома я не мог найти свободного угла, чтобы меня не беспокоили, чтобы я был один. Потому что все проблемы, которые наваливаются на руководителя творческого коллектива, я должен переживать, обдумывать, чтобы меня не отвлекали. Оказалось, что дача – это как раз то место, где я могу быть совершенно один. Я могу уехать туда зимой и находиться там несколько дней. Мне важно, чтобы вокруг меня в такие дни никого не было, чтобы я был вообще в полном одиночестве. И дача мне это позволяет! Больше того, обдумывая свои дела, я делаю что-то ещё, я не могу сидеть сложа руки. Подобно тому, как в обычной жизни мы обдумываем свои мысли, занимаясь своими частными делами, так и за городом, на даче. Я почувствовал, что я успокаиваюсь, уединение действует на меня благотворно, физика моя успокаивается, а мысль обостряется! (улыбается) Оказывается, побыв на даче, я возвращаюсь в город с принятым решением. А потом и сама земля стала привлекать. Вот этот процесс – когда ничего нет, а потом вырастает – это же тоже творчество! И ведь растения – живые!.. Я только в этом году прочитал: Рудольф Штайнер в своей книге пишет, что это целая философия – работа с зёрнышком! В зерне есть практически вся информация о том, что вырастет, и оно проходит определённые этапы развития, и Штайнер говорит об этом применительно к актёрству, к творчеству. В актёрстве тоже понятие «зерно» – зерно роли, зерно спектакля, зерно театра… Представьте, ситуация в работе расплывчатая, размазанная, неопределённая, и если мне удалось более-менее «зазерниться», я чувствую, что становлюсь более свободен, интереснее начинают работать артисты… Через землю, через уединение, через связь с живой природой приходит понимание и удача. У меня получается увидеть процесс со стороны, и это очень помогает.
– Спрошу вот о чём. Мне трудно представить, что работа на грядках снимает стресс. Мне кажется, наоборот: в жару, на солнцепёке, с минимумом удобств, без гарантии, что урожай достанется именно тебе, а не воришкам, – это и есть настоящий стресс!..
– Театр не может быть вечным стрессом (непрестанный экзамен, необходимость учить роли, всегда быть готовым), насилием над собой, не компенсируемым положительными эмоциями. В нашем деле весь негатив потом обязательно должна сгладить положительная эмоция, обязательно!.. Удовольствие может быть разного качества, и в нашей работе оно не абы какое, а – радость от коллективной игры, от победы, от истинности. Я раньше смотрел на театр довольно узко. Конкретно я его связывал с расширением сознания, для меня это казалось очень важным. Расширение сознания, и моего в том числе – как режиссёра, как артиста. А тут я начал смотреть на процесс шире: не просто Природа и Театр, а – сама Жизнь, сама Планета и Театр. И я – на этой Планете. Стал размышлять – широко… Я стал увлекаться астрономией. Ведь как же так? Столько звёзд, столько неба – а мы одни? Это потрясает! Театр что должен делать? Ведь это не просто громкая читка, это очень хрупкое дело, но у него – свой небосвод. В театре нужно участвовать как-то особенно. Чтобы артисты это понимали, сердце своё тратили… А что я должен для этого сделать? Нужно искать таких актёров! Я начал вспоминать слова своих учителей о том, что театром могут заниматься совсем немного людей. «Я хочу!» – это ещё совершенно ничего не значит. Вот эта связь, вот это влияние загородного пространства – оно для меня как место не просто физического труда.
– У вас, видимо, благополучные соседи, поскольку они не отравляют ваше уединение?
– Я просто с ними не общаюсь… Кстати, у меня не очень хорошее место, моя дача – в низине. Холодный воздух собирается у нас, и летом там холодно. У всех жара, а у меня – холодно… Бывает, соседи шумят, но я это переношу. Люди веселятся, празднуют – я нормально к этому отношусь. Я занимаюсь своим делом.
– Любопытно, есть у вас какая-то особенная дачная церемония?
– Да. У меня был школьный учитель (он скончался перед самой войной на Донбассе, в городе Счастье), он меня приучил к костру – мы часто ходили в походы. Мне нравится смотреть на огонь, и у меня на даче есть место, где я разжигаю костёр и могу сидеть у него часами с моими близкими. Для меня это очень важно. Я смотрю на огонь и думаю в том числе о своём учителе Юрии Алексеевиче. Я общался с ним до самых последних дней…
– Мы говорили о том, как довольно легко многие творческие люди сворачивают с пути и им потом не вернуться назад. Мне кажется, что ваш пример самоотверженного служения искусству – он скорее исключение, нежели правило, в силу слабости человеческой природы. Как вы объясняете, что вам удалось удержаться в профессии? Вы создали театр, сыграли столько ролей, поставили множество спектаклей, при этом вы не спились, вам хватило здоровья удержаться в кресле руководителя, вы выдержали многочисленные испытания, вы всегда на виду и не можете позволить себе малейшей слабости…
– Я считаю, что у меня были очень сильные педагоги, очень сильные!.. И ещё, наверное, сказывается, что моя человеческая природа не сопротивлялась актёрскому делу. Моим учителям удалось прочистить мне мозги в том плане, что если ты по-настоящему привержен театру, то ты его организуешь везде, где бы ты ни был. Был период, когда я очень волновался: у меня семья, как мне быть, ведь я кроме театра больше ничего не могу делать?! Где я буду работать? Торговать на рынке? Нет, я не хочу тратить свою жизнь в пустоту. А потом я вдруг перестал об этом волноваться. Абсолютно! И наступил такой покой… Меня никто не сможет оторвать от театра! И я обрёл внутреннюю свободу.
В роли Соседа в спектакле "Очень простая история" по пьесе Марии Ладо
– Когда мы с вами только познакомились, я сразу подумал, что вы исповедуете некую театральную йогу. Я видел, как вы вели занятия в театральной студии, мы с вами говорили о системе Михаила Чехова… Меня остро интересовал вопрос, кому, каким силам вы вручаете свой дух, находясь на сцене…
– Сейчас главная способность артиста – это не то чтобы быть органичным, а умение держать энергию и с её помощью взять зал. А для этого нужно умение: чем больше ты возьмёшь энергии, тем ты сильнее можешь работать с залом. Я не вхожу в образ, я должен остаться самим собой. Я чувствую образ, плотно созданный, я должен пропустить его через себя, отдать себя ему – и сердце, и нервы… Нет, это не страшно! Наоборот, это – здоровье!
– Раз уж мы разговорились на такие экологические темы, не могу не спросить насчёт физического здоровья актёров и вашего доверия к ним. Актёры в провинциальных театрах – люди крайне зависимые, с небольшой зарплатой, вынужденные рыскать в поисках пропитания для своей семьи. Собственно, во многом этим и вызван отток актёров из периферийных театров…
– Когда я вижу больного, расхристанного артиста, для меня это неприемлемо. Я не могу восхищаться его актёрским мастерством, если вижу растрёпанность нервов, где бы он ни работал. Актёр должен быть собран – практически всегда. Готовность номер один. В идеале в других профессиях должно быть так же. Потом, я понял простую вещь: артист не может хорошо сыграть свою роль, если он в раздрызге, если он не работает над собой как личность. Мы все не подарки, но в этой профессии если человек себя не строит, не создаёт, он недорогого стоит. Каждый новый спектакль, каждая новая работа над пьесой – нам нужно заново себя создавать. Собирать, как кубик Рубика. Выстроить, чтобы спектакль состоялся. Даже размышления о жизни – это всё равно работа над собой! Я говорю артистам: «Ребята, смотрите! Чтобы создать образ, вы должны во много раз больше знать, чувствовать – чтобы скомпоновать, сложить зерно этого образа, а потом пропустить его через себя». Для меня это стало главной задачей: не сыграть, а – пропустить! Сейчас я это называю так: отдать своё тело в аренду. А самому стать чуть-чуть в стороне – как артисту, как художнику. Что касается текучки, то многое разваливается, но многое и строится – на этом всё стоит. Я научился к этому нормально относиться. Для меня сейчас остаётся интересным поиск талантливых людей. Ко мне сейчас несколько человек пришли, и теперь это дело времени. Процесс очень долгий, но они вырастут!
– Хорошо, вернёмся к огороду. Любимые культуры на участке?
– Чеснок! Я его обожаю. У меня на столе всегда есть чеснок. Что ещё на моём участке? Лук, капуста, картошка… На зиму квасим свою капусту.
– Что-то в театр приносите со своей дачи?
– Яблоки.
– Ваши домашние помогают вам в дачных работах?
– Да, помогает дочь. Она становится старше, в ней пробуждается хозяйка – приходит, помогает. Лёша, сын, бывает набегами. Ему, бедняге, ещё нужно работать на огороде жены – он больше нашего в 10 или 20 раз. И семья жены кормится с этой земли целый год, у них всё своё.
– Спасибо, Николай Петрович, всего вам самого доброго!
