Уход Товстоногова
Мне повезло. Я видел этот мир в его минуты роковые. Я застал закат великой страны, страшную пору безвластья, болезненные ростки нового. Я жил в Ленинграде, когда не стало Георгия Александровича.Мне было 19 лет. Пришёл домой, то есть в студенческое общежитие, и где-то в соседней комнате, за перегородкой, телевизор сообщил, что сегодня скоропостижно скончался великий Товстоногов. Был по-летнему душный, по-весеннему безумный день, доводящий до цветных пятен перед глазами. Машины рвались по набережной Фонтанки к “Лениздату”, спешили от улицы Росси к “пяти углам”, взлетая над Фонтанкой на мосту Ломоносова. Город спешил жить.
Время менялось. Это была жаркая политическая пора накануне водораздельного I съезда народных депутатов. Натягивался канатик новой жизни. Политическая полость готова была оплодотвориться густой порцией демократического семени. Ещё никто не знал Собчака.
Смерть Товстоногова не воспринималась как закат прекрасной эпохи. Думалось, рано или поздно она должна была произойти. Мы жили накануне великих перемен. Уход Мастера стал прологом великих изменений. К сожалению, серебряное зеркало надежд треснуло в январе 1992 года, с началом безжалостных экономических опытов над людьми.
Театр Товстоногова был в моей жизни всегда. Экранизации “Ханумы”, “Перечитывая заново”, “Дяди Вани” и “Пиквикского клуба” были прекрасным достижением советского телевидения. Это было искусство высокой пробы. Товстоногов создал эталонный театр. Казалось, не то что бы лучше - просто по-другому сделать нельзя!.. (Обманчивая простота, которая сестра гениальности.) И спектакль “Ханума” даже в чёрно-белом телевизоре смотрелся красочно, был полон жизни, брызгал вином и духами, отличался удивительной мягкой добротой и озорством.
Товстоногова похоронили в Александро-Невской лавре. Это было неожиданно и внушительно. Тем самым указывали на его место и историческую роль, сопоставимую с Достоевским.
По-настоящему я понял, что с театром Товстоногова что-то не так, когда его билеты появились в свободной продаже. В подземном переходе на Невском - вот уж здесь всегда на что-то стоящее норовили продать место в самый последний ярус, да ещё с полновесной нагрузкой, - вдруг стало возможно купить прекрасные билеты на классические спектакли БДТ. Это был именно трудный и нервный 1992-й. В первый раз я, честно говоря, не поверил своим глазам. Решил, что это какое-то жульничество: не могут в переходе продаваться билеты в этот театр!.. (На тот момент вслед за Мастером ещё не ушёл никто, вся труппа находилась в прежней форме.) Мы попросили два билета - нам просто так, без всяких нагрузок и переплат продали два места в 6-й ряд (запомнил на всю жизнь).
Пришли в театр (стояли майские праздники). Я был до последнего уверен, что на наши места сейчас явятся зрители с настоящими билетами. Оглянулся: публика в зале была какая-то сумрачная.
В спектакле “Пиквикский клуб” есть такой момент, когда значительная часть актёров, сливки труппы, выезжают на круге на сцену. С этого эпизода, по сути, начинается спектакль. Вот ведущий отговорил вводный монолог, вот все звёздные актёры появляются разом на сцене - тишина. В зале - ни хлопка!.. Я был поражён такой сдержанностью. Мне хотелось вскочить и зааплодировать от счастья - передо мной был милейший Николай Трофимов, постаревший, поседевший, но всё-таки Трофимов, один из самых популярных советских актёров! Вот Валентина Ковель, Андрей Толубеев, Ольга Волкова... Молчание зала говорило только об одном: в театр пришли люди, не знакомые с БДТ и вообще не знакомые с театральными традициями. Это был закат.
Спектакль был всё ещё хорош, однако в телеверсии Сэма Уэллера играл Юрий Демич, вскоре умерший, а здесь его заменял актёр, начисто лишённый обаяния. Конечно, зрители выли от восторга, наблюдая фарсовую игру Басилашвили-Джингля... Хороши были Трофимов и Ковель, но вот ощущения праздника и попадания
“в десятку” не было. Телеверсия была изящнее, остроумнее, стильнее. Кстати, в эпизоде был занят Юрий Стоянов, ныне безумно прославившийся “Городком”. Играл слабо. Готовя эту публикацию, я специально нашёл старую программку и проверил: против его фамилии в темноте зала было накорябано “посредственно”.
Лето 1993 года, июнь, пора гастролей. Смог, автомобили, заказные убийства. Сегодня начинают работать кассы: в город после большого перерыва приезжает с гастролями МХАТ имени Чехова - со всеми звёздами: Ефремов, Смоктуновский, Табаков, Мягков... Гастроли решено провести в здании БДТ, недавно получившего имя Товстоногова. Я пришёл пораньше купить билеты, перед занятиями в институте. Подслеповатое окошечко кассы. Рядом - цены на билеты, здесь же логотип спонсора театра. Как сейчас помню, это фирма “Оптика”. Самый дорогой билет, если не ошибаюсь, стоил рублей 300 (примерно как билет в кино). И рядом был вывешен на ослепительном бланке прейскурант москвичей. Так вот: билеты на “Кабалу святош” Булгакова со Смоктуновским стоили... 5 тысяч рублей! Да и на всё остальное примерно столько же. Я, конечно, никуда не попал.
Про эти безнадёжные годы Андрей Караулов впоследствии расскажет, что великий актёр Евгений Александрович Лебедев якобы клеил акцизные марки на бутылки с алкоголем, чтобы подработать и свести концы с концами. Свежо предание, но верилось всё-таки с трудом...
Спектакли Товстоногова уходили постепенно, тихо. Умирал актёр - спектакль снимался. Не стало Владислава Стржельчика - потерялось полрепертуара... В последние годы Лебедева “Историю лошади” играли редко - берегли старика. Так он впрягся в “Фому Опискина” по Достоевскому - в восемьдесят-то лет!..
Долгое время в афише сохранялся “Дядя Ваня”, потому что Басилашвили отличается удивительной сценической выносливостью, потому что повезло с долголетием другим актёрам - Лаврову, Шарко, Лебедеву, тому же Трофимову...
Я смотрел “Дядю Ваню” в декабре 1995-го. На сцене не было спектакля в том смысле, что сюжет никак не читался. Просто мы все смотрели, как великие актёры - весь сохранившийся цвет былого БДТ - воспроизводят классический текст. Вот - реплика Басилашвили, вот - Лаврова...
Лебедев - последний великий артист Товстоногова, душа его театра. Лавров, увы, в качестве художественного руководителя не смог развить великие традиции.
...Всё прошло. На моей книжной полке бесценной реликвией ушедшего времени стоит зелёный двухтомник избранных публикаций Товстоногова. Называется “Зеркало сцены”: Ленинградское отделение издательства “Искусство”, 1980 год, тираж 25 тысяч экземпляров. На похрустывающих страницах автор рассказывает об особенностях работы над “Оптимистической трагедией” и “Тихим Доном”, размышляет о “Мещанах”, о Мейерхольде... Книга - замечательный памятник прекраснодушной советской эпохе, иной раз строгой к себе до самооскопления. Кстати, говоря о непонимании новых и сложных задач искусства, автор приводит в пример... наших земляков: “А в Смоленске отказались от “Первой весны” Г. Николаевой и С. Радзинского, потому что героиня пьесы выступает против клевера и за кукурузу. Смолянам показалась опасной такая агротехника, хотя Казахстан, где происходят события “Первой весны”, отдалён от Смоленщины тысячами километров”. (Странная цитата, верно? Скорее, свидетельствует о принципиальности смолян в разгар “волюнтаризма”, нежели недалёкости.)
Тем не менее это была чудесная пора созидания, когда одинокий и наивный мудрец жил своим искусством, прививая вкус и воодушевляя миллионы людей. Товстоногов не увидел крушения СССР и не дожил до военного столкновения России и Грузии. Не увидел своих актёров и актрис стариками... Вечная ему память!
Сергей МУХАНОВ
