Тёплая земля Валерия Ласкина
Как художнику-профессионалу Валерию Анатольевичу Ласкину было отпущено ровно 30 лет - от времени вступления в Союз художников СССР в 1964 году и до последнего дня его жизни. Все эти годы он работал истово, заражая всех оптимизмом, удивляя красочной фантасмагорией своих полотен. Уже 15 лет, как его нет с нами, но он по-прежнему живёт в нашей памяти. Свидетельство тому – выставка его картин, которая открывается 16 октября в выставочном зале Смоленского гуманитарного университета. В начале 60-х годов минувшего столетия москвичи, выпускники Московского город¬ского педагогического института им. В.П. Потёмкина (был такой нарком просвещения РСФСР в 40-е годы) В.В. Ельчанинов, Н.И. Агеева и В.А. Ласкин приехали в Смоленск, чтобы преподавать на художественно-графическом факультете нашего пединститута. Ученики известного советского художника-фронтовика Бориса Михайловича Неменского, одержимого идеей переустройства общества путём эстетического воспитания детей, они стали не только первыми преподавателями только что созданного факультета, но и носителями новых художественных веяний наступившей хрущёвской quot;оттепелиquot;.Помню областную художественную выставку 1965 года. Выставочного зала тогда в Смоленске не было, и в картинной галерее в тенишевском здании музея quot;Русская старинаquot; в нескольких залах сняли основную экспозицию и повесили картины смоленских художников. Для меня, студента-первокурсника, всё было в диковинку: мощные, как фреска, самаринские quot;Поморыquot;, блестящая по живописи ельчаниновская quot;К гражданам Россииquot; и целомудренная в своей наготе обнажённая в картине Валерия Ласкина quot;Сонquot;.
Как истинный художник-шестидесятник, он был quot;картинщикомquot;. Его quot;Ветеранquot; 1962 года с безногим инвалидом на тележке на ступенях помпезной каменной лестницы был заявкой на будущее художника, исповедующего идеи гражданственности. Однако его природное естество взяло верх, и творил он больше для собственного удовольствия, чем для достижения каких-то высот и званий. Конечно, послевоенное детство не могло отпустить. Валерий воочию видел десятки и сотни искалеченных воинов-победителей, обречённых на жалкое существование, и хорошо осознавал, какую трагедию пережила Россия. Поэтому он писал картины-напоминания с мемориалами и памятниками, но без привычного пафоса, а по-своему – сверху, как бы с высоты птичьего полёта. Писал так, чтобы было видно, как велика и прекрасна наша земля и какие страшные, незаживающие раны оставила на ней война. Таковы его памятник Скорбящей матери со стелой на месте расстрела подпольщиков в парке Реадовка – крохотный золотой островок памяти в окружении багровых деревьев, и праздник у Кургана Бессмертия в том же парке, с фейерверком цветных воздушных шариков, разлетающихся в бездонное небо.
Его картины завораживали своим необычным видением. Однако порой они приводили в недоумение и даже ошарашивали своей полной отстранённостью от привычных устоев жизни, предписанных идеологами процветающего quot;застояquot;.
Примечателен в этом смысле автопортрет художника с его учителем, институтским преподавателем живописи Д.М. Баркаловым (см. на снимке). Художники стоят, привалившись к стогу, и смотрят прямо на зрителя. Учитель опирается на ружьё, рядом сидит его пёс - рыжий спаниель, ученик - Ласкин – держит в руках раскрытый этюдник. Всё в картине написано с полной достоверностью, в соответствии с законами жанра. Но нет здесь никакого позёрства, нет обычного в таких сюжетах хвастовства охотничьими трофеями. А есть лишь состояние покоя, разлитое в природе, и усталость на лицах. Та самая усталость, которая делает счастливыми настоящих мужчин после хорошо выполненной работы. И чувствуется, что героям картины глубоко наплевать на все призывы и лозунги своего времени, а дорог лишь этот клочок земли и этот серый осенний денёк, подаривший им ощущение полноты и радости жизни.
Валерий Ласкин писал портреты и натюрморты, цветущие яблони и заснеженные берёзы, деревенскую околицу и старые город¬ские дома, писал, как бы он сам выразился, quot;вкусноquot; - сочно, цветно, солнечно. Но самой большой притягательной силой обладала для него земля-матушка. Художник любил этот взгляд сверху, открывавший всхолмленную равнину с серыми избами и синей полоской леса на горизонте. Просторы Смоленщины предстают на его картинах в изумрудной зелени нежных весенних всходов и с золотой стернёй только что скошенного хлеба, расцвеченные осенними перелесками и укрытые белым покрывалом первой пороши. Но больше всего Валерий Ласкин любил писать пашню. Казалось, что он чувствовал эту обнажённую землю всем своим нутром, ощущал её тепло, слышал её дыхание, видел, как струятся в её недрах живительные соки. И, конечно же, страдал при виде её преступного разорения и запустения.
Эта сострадательность к живой природе жила в мире его образов.
А чего стоит его знаменитое полотно quot;Корова и ночьquot;! Сюжет для картины 1987 года совершенно неожиданный – одинокая корова стоит в ночи на ковре из пушистых одуванчиков. Внешне вполне благополучная корова, с царственной статью и немым укором в глазах: quot;Что же вы, люди? Я всю жизнь для вас стараюсь, а вы меня потом на бойню…quot;. Возможно, кому-то это откровенно позирующее животное покажется эпатажной демонстрацией сытого довольства, а кто-то, напротив, увидит в корове-кормилице умилительное воплощение добра. Но вполне может быть, что quot;Корова и ночьquot; Валерия Ласкина – это своеобразная аллегория, повествующая о судьбе художника. Так бывает с талантливыми людьми - вынужденные быть публичными, находиться на виду, они часто страдают от одиночества. Трудится такой художник всю жизнь для людей, один и во мраке сомнений, а слава, как ковёр из одуванчиков: дунет ветерок – и облетит, растает как облачко.
Валерий был страстным рассказчиком и никогда не разменивался на анекдоты. В компании мгновенно загорался, увлекал всех своими историями, в которых трудно было понять, где ещё правда, а где уже талантливый вымысел. И это при том, что он заикался и порой напряженно, прицокивая зубами, преодолевал этот дефект, что, впрочем, нисколько не портило впечатление от рассказчика, а, напротив, придавало ему определённый шарм.
Человек он был на редкость жизнерадостный, мгновенного остроумия, неистощимый на всякие выдумки. Историй с его розыгрышами можно рассказать великое множество. Друзья сетуют, что никто теперь не позвонит, как Ласкин, бывало, в два часа ночи: quot;П-п-послушай, я тут стихотворение написал, хочу тебе п-прочитатьquot;. Далее следовало: quot;Саша пашет, Маша машетquot;. И после небольшой паузы: quot;Маша пашет, Саша машетquot;. Потом в трубке раздавался заливистый смех. Ну как было не рассмеяться в ответ?
Заядлый охотник и рыболов, он был ещё и большим любителем путешествий. Мотался на стареньком quot;Москвичеquot; на Валдай в гости к Баркалову. Потом уже, поменяв quot;Москвичquot; на более проходимую quot;Нивуquot;, ездил на Псковщину к заветным озёрам с угрями, путешествовал по русскому Северу и Закарпатью.
В 1976 году вместе с художником Владимиром Королёвым Ласкин отважно отправился в творческий круиз по восьми морям Северного Ледовитого и Тихого океанов от заполярного Мурманска до дальневосточной Находки. Целый месяц болтался на корабле по штормовым арктическим морям и привёз целую выставку работ, изумив команду своим неиссякаемым оптимизмом, общительностью и потрясающей работоспособностью.
В 1986 году он вновь отправился теперь уже на Дальний Восток, ходил на лесовозах quot;Шатураquot; и quot;Парамуширquot;, привёз большую серию карандашных портретов и множество этюдов.
Творчество оставалась для Ласкина главным делом жизни. В живописи своей он был очень разный, в жизни - постоянно ищущий и вечно сомневающийся. Последнее всегда было у нас признаком интеллигентности.
Вспоминается ещё одно небольшое его полотно со скрипачками на фоне усадебного дома в Новоспасском. Музыкальный фестиваль имени М.И. Глинки имел тогда статус всесоюзного, и на родину великого нашего земляка приезжали с концертами самые прославленные коллективы. Естественно, туда на заключительный концерт съезжалась вся смоленская богема, в том числе и художники. Но музыку на холсте запечатлел только Ласкин. quot;Сумерки в Новоспасскомquot; - это изысканная фиолетово-синяя, с вкраплениями зеленого и лилового цветовая гамма, неясные силуэты фигур в длинных концертных платьях, белеющий в полумраке усадебный дом. По положению скрипок в руках исполнительниц (этот чудесный, безупречно найденный ритм) можно предположить, что музыка только что отзвучала. Но и в наступившей тишине она продолжается в образном и цветовом строе картины, негромкая и возвышенная музыка, затрагивающая самые чуткие струны человеческой души.
Его можно было принять за баловня судьбы. Казалось, что всё ему даётся легко, Валерий никогда не впадал в уныние, был весел и остроумен. Однако за этим крылась чуткая и ранимая душа. Перед каждой выставкой (а их было много больше сотни) он не находил себе места, мучился сомнениями – стоит ли показывать ту или иную работу, постоянно советовался с друзьями-художниками. По той же причине в его творческой биографии не было ни одной персональной выставки, а когда после долгих уговоров он отважился на это, вмешалась злая судьба. Персональная выставка, которую он готовил к своему юбилею, оказалась посмертной.
Его неожиданная смерть в самом расцвете творческих сил поразила всех своей нелепостью. Ему сделали заурядную операцию, которая должна была избавить его от обычных возрастных неудобств. На беду врачебное вмешательство пришлось на пятницу, и выходные дни он провел без серьёзного медицинского контроля. Когда бросились спасать, было уже поздно. В довершение всего у Ласкина оказалась самая редкая группа крови. Обратились по радио к горожанам, и люди откликнулись, пошли сдавать кровь, но спасти его не удалось. В последний путь его провожало полгорода, улица Большая Советская у Дома художника утопала в цветах, движение по ней перекрыли.
Говорят, что, побывав за гранью жизни и придя в себя, он произнёс: quot;Я не хочу возвращаться. Мне там хорошоquot;. И почему-то верится, что Валерий действительно ушёл от нас в лучший из миров, оставив нам светлый образ художника неуёмной энергии и искрящейся радости, а также десятки картин, глубину и проникновенность которых нам ещё предстоит осознать.
