Наука начинается там, где начинается точное знание
Профессор Вадим Баевский – заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор филологических наук, заведующий кафедрой истории и теории литературы Смоленского государственного университета, создатель Смоленской филологической школы (под руководством В.С. Баевского защищено26 кандидатских диссертаций, пять его учеников стали докторами наук), член Союза российских писателей. Кембриджский биографический центр в 1999 году и Американский биографический институт в 2000 году объявили В.С. Баевского "Международным человеком года".
– Вадим Соломонович, вы автор 750 научных работ, в том числе 23 книг, вами опубликованы мемуары – это колоссальный труд! И наверняка ещё много планов. Расскажите о них.
– Изучением творчества Пастернака я полжизни серьёзно занимаюсь. В 1952 году, 30 октября, Борис Пастернак заболел, на него обрушился инфаркт. Некоторое время находился между жизнью и смертью. И он написал потрясающее стихотворение "В больнице".
И вот, попав с инфарктом в больницу "Красный крест", я в памяти прочитал это стихотворение и сразу решил написать о нём. Когда немножко пришёл в себя, начал работать над статьёй. Вскоре после того, как Пастернак его написал, он мне прислал четырнадцать своих новых стихотворений. Я тогда работал в Донбассе учителем. И среди них "В больнице". Оно для меня сразу выделилось. Оцениваю его, как одно из лучших произведений Пастернака и одно из лучших произведений русской лирики XX века. Думал, что об этом напишу, и всё. А потом стал всё углубляться и углубляться в это стихотворение. По прошествии трёх недель переехал с ним из больницы в санаторий "Красный бор" и думал, что здесь закончу осмысление его поэтики. Сейчас уже уезжаю отсюда, но далёк от завершения. Не только не жалею об этом, но радуюсь, что у меня на руках есть такая замечательная по теме работа.
У меня лежит готовая книга "Пушкинско-пастернаковская традиция в русской литературе", страниц на четыреста с лишним. Не случайно об этом говорю, потому что мне нужен издатель. Кроме того, у меня есть ещё один план. Он попроще и ближе к осуществлению, я получил предложение издать небольшую книгу своих мемуарных произведений.
– Вадим Соломонович, какие собственные достижения в науке вы считаете самыми удачными?
– Это такой вопрос, который толкает на нескромный ответ. Обо мне есть кое-какая критическая литература, там можно искать ответы. Я считаю, что кроме труда, знаний, таланта, ещё нужна и удача. У самых больших поэтов, у самых больших учёных есть удачные книги, а есть неудачные. И тут ничего не поделаешь.
С сыном Бориса Пастернака Евгением Борисовичем Пастернаком мы подготовили полное собрание стихотворений поэта. Оно вышло в замечательной серии "Библиотека поэта", когда ещё над нами тяготела цензура. Так что не всё удалось представить так, как нужно. Второе издание вышло недавно. Там уже моим соавтором обозначена жена Евгения Борисовича Елена Владимировна Пастернак.
В прошлом году вышло полное собрание сочинений Леонида Семёнова. Я давным-давно, лет тридцать тому назад, начал им заниматься. Это был поэт, который входил в литературу буквально рядом с Блоком. Они ровесники, оба из дворянских семей, впитали в себя творческий опыт нескольких поколений. Мой Семёнов – внук Семёнова-Тян-Шанского, великого учёного-географа, естествоиспытателя.
Леонид Семёнов избрал необыкновенно трудный путь в жизни. 9 января 1905 года он присоединился к демонстрации рабочих, которые шли к Зимнему дворцу. Был свидетелем расстрела этой мирной демонстрации. Получил удар шашкой от казака. И всё. Он порывает с литературой. Уходит в революцию. Потом знакомится с Львом Толстым, который проповедовал непротивление злу насилием, обличал самодержавие, виселицы – бомбы и пули революционеров. Толстой считал, что нужно бороться проповедью и воспитывать людей. Леонид Семёнов пошёл за ним и пошёл гораздо дальше Толстого. Он порвал с дворянским кругом, ушёл в крестьянскую среду, нанимался к крестьянам работником, причём денег не признавал. Вот так этот дворянин жил. Я познакомился с некоторыми ныне живущими Семёновыми-Тян-Шанскими, и они мне очень помогли в сборе материалов о жизни и творчестве поэта. У меня в эту книгу вошло всё, что опубликовал Семёнов при жизни. Получился том около шестисот страниц, в прошлом году он вышел в научной серии "Памятники литературы" издательства Академии наук. До меня собрание сочинений Семёнова издать не удалось разным людям по разным причинам. Вот это моя вторая книга, которую я считаю удачной.
Сравнительно рано, лет через десять после того, как приехал в Смоленск, я по просьбе вдовы Николая Ивановича Рыленкова Евгении Антоновны подготовил к печати собрание сочинений в стихах Николая Рыленкова объёмом свыше семисот страниц. Оно тоже вышло в серии "Библиотека поэта". Это первое и пока единственное научное издание стихов Николая Ивановича. В "Библиотеке поэта" ведётся научная подготовка текстов – каждая строчка сверяется с автографом. Представляете, какой это труд!
Однако это издания замечательных поэтов. Назову несколько своих собственных.
У меня вышла уникальная книга "Лингвистические, математические, семиотические и компьютерные модели в истории и теории литературы".
Я вообще сторонник точного изучения литературы. Считаю, что наука начинается там, где начинается точное знание. А неточное знание, всякие общие рассуждения о литературе, бывают интересны, полезны, но это я наукой назвать не могу. И эта книга, насколько я знаю, такая единственная в мире. Я собрал здесь воедино свои основные работы по точным исследованиям литературы. Она имела резонанс, ряд высоких оценок и одну – совершенно разгромную. Но каждый, кто вступает на литературный путь, должен быть готов к такого рода отзывам и должен уметь держать удар. Если бы современный читатель почитал прижизненную критику о Есенине, о Маяковском – да что о Маяковском, о Пушкине! – то поразился бы, сколько насмешек, издевательств обрушивалось на теперешних классиков-писателей. Вот эта книга, считаю, удачная, и я получаю отклики людей, которые к ней обращаются, которые без всякого нажима пытаются продолжить то, что я делал. Я вообще считаю, что наука – область полной свободы, и тут каждый выбирает свой путь.
Ещё одна моя книга – "История русской поэзии: 1730–1980". Новая русская поэзия началась в XVIII веке. Я эту книгу задумал ещё студентом. А сколько должно было произойти?! В советское время мы были ограничены цензурой. Я мог о такой книге мечтать, но не больше. Понимаете, в советское время изучался Пушкин, Некрасов, Маяковский, Лермонтов, Грибоедов –всё! А русская поэзия куда богаче. А тут грянула перестройка, цензура была сметена, и я этим воспользовался. Был объявлен конкурс на получение гранта для создания труда по русской литературе, я не верил в это. Эда Моисеевна, моя жена, подтолкнула, уговорила, можно сказать, заставила, и я написал книгу, которая выдержала четыре издания, имела огромный успех.
Затем написал "Историю русской литературы XX века". До отмены цензуры русскую литературу XX века изучали главным образом за рубежом. В последние двадцать лет её интенсивно изучают и у нас, причём выдающиеся учёные, блестящие эрудиты. Я подготовил новое, расширенное издание этой книги.
Только что вышла из печати моя книга по истории литературы "Тридцать лекций о золотом веке русской литературы. 1800–1855" объёмом более шестисот страниц. Эту книгу меня буквально заставила написать моя ученица, доцент кафедры Элеонора Леонидовна Котова. Она много лет уговаривала меня опубликовать мои лекции о пушкинском времени. О первой половине XIX века читаю лекции в нашем университете сорок лет. А я всё отказывался, потому что одно дело читать лекции, а совсем другое дело – издавать книгу. Я знал, что это огромный труд. И так тянулось несколько лет. Тогда Элеонора Леонидовна в прошлом учебном году стала приходить ко мне на все лекции и записывать их на видеокамеру. Если она не могла почему-либо присутствовать, приходила тоже доцент моей кафедры Марина Леонидовна Рогацкина. Когда кончился учебный год, они мне дали уже вербальный текст, и я только обработал этот материал. Они составили изумительные указатели к этой книге. А как сказал единственный филолог – лауреат Нобелевской премии Теодор Моммзен: "Ein Buch ohne Index ist kein Buch" – Книга без указателя – не книга!
Одно дело, если студент берет в руки том объемом в шестьсот страниц и ему что-то нужно найти о Дельвиге. А о Дельвиге отдельной главы нет. И ему приходится все шестьсот страниц пересматривать. И совсем другое дело, если он открывает указатель и видит, что о Дельвиге сказано на такой-то странице.
Есть у меня две книги о Пастернаке, есть и другие.
– Вадим Соломонович, ваша жена Эда Моисеевна Береговская тоже профессор, доктор филологических наук. Помогал ли ваш союз научной деятельности?
– Мне наш союз очень помогал. Мы познакомились 72 года тому назад. В то время приходили в школу не в семь лет, как теперь, а в восемь. Мы жили в Киеве. Вскоре после начала занятий учительница Анна Лукьяновна Беляновская меня посадила с девочкой, которая пронзила моё сердце. Она была подвижной, грациозной и такой беззащитной! Я подумал, что эту девочку нужно защищать.
Война нас разбросала в разные стороны. Я был в Казахстане, Туркменистане, и, куда бы ни попал, ходил по улице и высматривал, может быть, и она сюда же попала. А когда война шла к концу, я вернулся в Киев и стал её искать. Обходил все школы и спрашивал, учится у вас Эда Береговская или нет. И, в конце концов, нашёл.
Считаю, что тут я прошел большую школу характера. А для учёного характер может быть даже важнее, чем знания. Знания можно приобрести, можно ограничиться каким-то одним уголком науки, а если нет целеустремлённости, воли, то вряд ли учёный чего-нибудь достигнет. Так что в этом смысле моя жена мне очень много дала. А если говорить конкретно о филологии, то она прекрасно владеет французским языком, а я - посредственно. Когда мне нужен французский в более широких масштабах, тут мне помогает Эда Моисеевна.
– Среди ваших друзей и знакомых было немало известных учёных. Какой отпечаток наложило знакомство с ними на вашу творческую деятельность?
– Об одном из знакомых я не могу не сказать. Это академик Андрей Николаевич Колмогоров, великий ученый-математик. Случилось так, что наши пути пересеклись. Он сам писал и говорил, что его любимая область – это изучение стихотворной речи с помощью математической статистики.
Я этим летом хотел написать три статьи о Колмогорове для филологов и для математиков.
В 5 часов утра 28 июля я сидел за компьютером и писал статью "Академик Андрей Николаевич Колмогоров – исследователь стихотворной речи", когда меня ударил инфаркт. Я даже рад (Баевский смеётся. – Прим. авт.) такому стечению обстоятельств.
Случилось так, что я заступился за Колмогорова. В середине 70-х годов, когда шёл к докторской диссертации по теории стихотворной речи, появилось несколько статей, в которых демагогически осуждалась роль Колмогорова в изучении стихотворной речи с помощью математической статистики. И я подумал: до сих пор я никак не участвовал в дискуссии. Защищу диссертацию, конечно, не выдержу и выступлю в поддержку идей Колмогорова. И будут говорить: вот он дождался пока защитил, и тогда стал смелым. Перед защитой я опубликовал вместе с другом, у меня был такой замечательный друг, Пётр Александрович Руднев, в самом авторитетном нашем журнале "Известия Академии наук СССР" статью, в которой несколько абзацев мы посвятили защите Колмогорова.
Тут началась невероятная буря! Некоторые даже наши сторонники были недовольны: дескать, мы сидели тихонько, а тут… Когда защитил диссертацию, а защищал я её у Лотмана в Тартусском университете, там всё благополучно прошло, моя работа поступила в ВАК. Её послали на отзыв крупнейшему советскому специалисту по теории литературы. ВАК получил разгромный отзыв. Моя работа была названа отрыжкой буржуазной идеологии. Диссертацию вернули в ВАК. Я уверен, что отзыв был искренний. Представляете, приходит диссертация на 450 страниц, вся испещрённая формулами и таблицами! И вот тут ВАК послал диссертацию Колмогорову! И Колмогоров дал высокую оценку. Это была первая докторская диссертация в нашей стране по теории стиха вообще, а уж выполненная на математической статистике и подавно. Отзыв Колмогорова решил всё, даже для гуманитариев. Вот какой у него был авторитет! Так я стал доктором наук.
– Многие ваши ученики пришли в науку благодаря вашим блестящим лекциям. Как вам удаётся так вдохновенно и интересно проводить занятия?
– Я благодарю вас за такую высокую оценку моих лекций. Она очень ко многому обязывает. Конечно, нужны природные данные, но древние говорили: "Poёtae nascuntur, oratores fiunt" – Поэтами рождаются, ораторами становятся.
Когда я был студентом, мне попались на глаза слова Константина Дмитриевича Ушинского: "Если бы начинающий педагог анализировал каждый свой урок, то в течение года он стал бы мастером". И вот я пришёл в школу в шахтёрском посёлке в Донбассе. Возвращаясь из школы, анализировал свои уроки, которые в этот день провёл, и выставлял себе оценки. Приходил домой, жена спрашивала: "Как уроки?" И я мог сказать честно – "пятёрка", а мог честно сказать – "двойка". Пятёрку я ставил такому уроку, который, как я надеялся, на всю жизнь останется в памяти моих учеников. Когда горели глаза учеников, тянулись ко мне шеи или часто блестели на глазках слёзы. Конечно, далеко не всегда получались такие уроки. Но я старался.
А потом у меня уже выработались какие-то приёмы. Я старался, чтобы в каждом уроке было какое-то яркое запоминающееся место. Для этого надо хорошо знать материал. Потом стал разбивать свой урок на несколько частей и старался, чтобы в каждой части было такое яркое запоминающееся место.
– Студенты вас боятся?
– Надеюсь, что нет. Даже бывали случаи, когда студенты меня упрекали. Говорили: вот, вы не требовательный. Считаю, что моё дело – не запугать студента, чтобы он из-за боязни получить двойку выучил материал. А так ему рассказать о нашей великой русской литературе, чтобы он даже нехотя запомнил.
– Вадим Соломонович, однажды после экзамена по русской литературе ко мне подошёл однокурсник и сказал: "Мне Баевский поставил двойку, и я впервые при этом почувствовал себя Человеком!"
– Конечно, мне радостно это слышать. Это то, к чему я стремлюсь. В позапрошлом году поставил двойку одной девочке. Она мне говорит: "Спасибо, Вадим Соломонович, благодаря этой оценке я смогу ещё раз встретится с вами, а я так ценю эти встречи!"
– Часто вам удаётся видеться с дочерью и внуком?
– С дочерью относительно часто. Дочь у меня замужем, живёт в Соединённых Штатах. Она – университетский преподаватель, доктор философских наук. Два раза в год на каникулы приезжает к нам. Очень часто, минимум раз в неделю, она нам звонит, просто так. Живёт она в Вашингтоне, а внук живёт в Нью-Йорке. Он с детства увлёкся саксофоном, и сейчас он... Вот мы с вами разговариваем, а у него в Париже концерт. Он приглашён в Париж на пять концертов. И так он концертирует по Европе. К нам не приезжает. Раньше мы виделись, когда я бывал в Соединённых Штатах. А теперь здоровье не позволяет.
– Говорят, вы заядлый шахматист и любите футбол?
– Да. Только в прошедшем времени. Играл в шахматы и дошёл до первого разряда. Мечтал стать кандидатом в мастера. И хотел этого гораздо больше, чем стать кандидатом филологических наук! Вот так. Но там нужны настоящие способности, которых у меня не было. А насчёт футбола… Я в конце войны и в первые два года после войны играл вратарём за свою школу на первенстве школ в Киеве. Ворота я держал, наверно, слабо, но на выходах меня называли вратарь-зверь! Сейчас с удовольствием смотрю трансляции хороших матчей.
– Вадим Соломонович, как вас судьба привела в Смоленск?
– Очень интересно, я считаю. Окончив в Киеве педагогический институт, получил направление в Донбасс в шахтёрский посёлок. Жена на год позже окончила вуз и присоединилась ко мне. Я там проработал одиннадцать лет. Мы написали диссертации. Жена взяла наши документы, сняла копии и разослала в несколько вузов. Из двух мест мы получили приглашение: одно из Западной Украины, другое из Смоленска. Мы даже не колебались.
– Вадим Соломонович, чем вы занимаетесь в свободное время?
–В свободное время я занимаюсь наукой (смеётся). И всё! Я в молодости сформулировал такой тезис: для того, чтобы чего-то достичь, нужно от многого отказаться!
