Фильм "Брестская крепость": за и против
Старая память о главномИтак, 17 сентября 2010 года в Смоленске состоялось знаменательное событие – демонстрация первого фильма Союзного государства «Брестская крепость». На встречу со смолянами приехал Игорь Угольников, автор идеи и генеральный продюсер фильма. Он был серьёзен и печален, рассказывая журналистам о непростой съёмочной судьбе картины (читать здесь gt;gt;>)
Игорь Станиславович постеснялся, а я, думаю, назову вещи своими именами, если скажу, что фильму про крепость сказочно повезло: нынче в прокате и в обществе провалился, по-другому не скажешь, помпезный и претенциозный фильм Никиты Михалкова «Предстояние». В репертуарном плане образовалось здоровенное и очень ответственное «окно», поскольку прокатчики решили не выпускать «Утомлённых солнцем-3» 4 ноября. Закрыть брешь был призван новый патриотический фильм режиссёра Александра Котта. При таком пути к экрану «БК» обречён на сравнения с «УС», хотя бы с «Предстоянием», хоть Игорь Станиславович и настраивал смоленских журналистов на то, что это две разные картины. Об этой разности речь впереди, а пока о личном по порядку.
Ожидал от фильма большего. Тем не менее, нужно отдать должное создателям картины: добро у них действительно добро, то есть наши, а зло действительно зло, то есть захватчики, немцы. Спасибо и за офицера НКВД, который не только не оказался сволочью, но стал едва ли не самым главным положительным героем.
Вместе с тем фильм несёт консерватизм, от которого вполне можно было бы избавиться. Он целиком сделан в духе фильмов 60-70-х годов, и никакие спецэффекты не могут скрыть аскетизм сценария. Весь фильм представляет собой одну батальную сцену, за исключением одного-единственного дня – правильно, последнего, довоенного.
Многократно – десятки, если не сотни раз – советский кинематограф демонстрировал «всему прогрессивному человечеству» полную безобидность и беззубость дня 21 июня. Честно говоря, я как зритель давным-давно устал от прогуливающихся в мирном парке военных с семьями и от школьников, отправляющихся на выпускной вечер. В парке военные, конечно же, покупают мороженое для всей семьи, а потом фотографируются на память. Ещё обязательно играет патефон или граммофон. Всё, точка. Ничего другого ни в приграничной полосе, ни во всём СССР 21 июня происходить не могло. Не очень понятно, кого такой стерильностью мы пытаемся обмануть. Никто не ссорится, не выпивает, не попадает в милицию, не играет в карты, не спит с чужой женой, наконец. Никто никогда не умирал в наших фильмах 21 июня 1941 года.
Правильную попытку, на мой взгляд, сделал режиссёр Хотиненко в фильме «72 метра». Там нарисована некая «довоенная» история, которая затем будет развиваться или хотя бы иметь продолжение в чрезвычайной ситуации. В «Брестской крепости» тоже есть некие истории, но они беспомощны: мальчик дружит с девочкой; в клуб привезли кино; в магазине торгуют минералкой.
Сразу нужно отметить вот что: все женские образы в фильме очень похожи. Это – идеальные женщины. Убеждён, что подавляющее большинство советских гражданок и были такими, но у искусства своя правда. Очень не помешала бы какая-то интрига. Сильная тема с офицером, застрелившим свою жену, но эта жена – вообще сверхидеальная женщина. Как сталь. Говорить не о чем.
И тут мы подходим к тому, что неизбежно в данной ситуации: сравнению двух «главных фильмов о войне» последнего времени. Михалков в «Предстоянии» предпринял мощные и неудачные попытки отойти от шаблонов в изображении войны. Именно так я бы трактовал сцены с дефекацией лётчика, «милую мину», встречу в церкви, демонстрацию женской наготы и, особенно, сцену на мосту. В фильме Угольникова – Котта сценаристы ничего придумывать не стали, слепо следуя книге Сергея Смирнова. Книга была написана полвека назад и во многом стала источником штампов, потому что это не только подлинная история, записанная со слов свидетелей, но и некая беллетризованная «правда о войне», сконструированная на основе разрозненных данных (может быть, очень разрозненных), жизненного опыта создателей и социального заказа. Беда Михалкова заключается в том, что он провалился со своими новациями, но он хотя бы попробовал, в отличие от создателей «БК». (Впрочем, можно предположить, что Союзное государство – это такое болото, что там любое такое возмущение просто невозможно.)
В фильме есть зачатки неких невоенных отношений – например, боец, трогательно заботящийся о собаке. Однако всё это меркнет на фоне умолчания о таких вещах, которые должны были быть отражены в фильме, просто обязаны, но их нет. Например, нет сцены объяснения воинов с их родными, которых они просто бросили при попытке первого прорыва. Нет и никаких разговоров при их возвращении – ну, можно подумать, вернулись и вернулись. Даром, что почти всех положили (а иначе чего вернулись?) Есть ещё в фильме бытовой момент, вернее, его отсутствие, которое не придаёт происходящему достоверности. Обратите внимание: после нападения германцев никто в гарнизоне не ест ни крошки. Это никак не запечатлено, а ведь голод – это сильнейшее испытание для осаждённых, и немцы должны были «предусмотреть» его, вместе с жаждой. В книге упоминается, как по приказу Фомина буквально по горошине был разделен между осаждёнными мешок подмокшего гороха. В фильме только немец лакомится конфетами в магазине, до которого не могут или не хотят добраться осаждённые бойцы.
Есть вопросы и посерьёзнее. Например, как случилось, что госпиталь с тяжелобольными оказался чуть ли не на пограничной черте? Что это за безумие? Как могло так получиться, что немцы использовали персонал и больных как живой щит при зачистке территории? Думаю, это очень непростой и болезненный вопрос для наших историков.
В фильме есть и другие неожиданности, довольно странные: политрук Фомин 21-го июня норовит уехать к семье в Даугавпилс, однако вокзал в Бресте переполнен (!),– все бегут из Бреста, что ли? – а потный начальник вокзала сообщает о том, что согласно высочайшей директиве военную бронь снимать нельзя. Тут что-то не так, это уже не «безмятежное» мирное время. Однако эта деталь никак не развивается, как и эпизод с высадкой целого состава диверсантов (как и когда они захватили целый поезд?). Впрочем, есть ещё одна неожиданность, за которую хочется сказать «спасибо»: в фильме ни разу не пиликала «Риорита», ставшая воистину штампом штампов в отечественном военном кинематографе.
Сергей ЛЮБИМОВ
От факта к мифу
Фестиваль «Золотой Феникс» ушел в прошлое, но фильм «Брестская крепость», ставший заключительным аккордом кинофорума, приоткрыл перед смоленским зрителем будущее кинопроката: всероссийская премьера детища Игоря Угольникова, ради которого, по его собственному признанию, шоумен подался в чиновники, состоится только 4 ноября, в День народного единства. Именно поэтому эксклюзивный показ батальной драмы стал самым значительным событием фестиваля, его украшением.
Предчувствие чего-то если не эпохального, то уникального и даже изысканно необычного создавало вокруг премьеры тонкую ауру лёгкого ажиотажа и нетерпеливого возбуждения. И надо признать: фильм удивил. Детализированная монотонность затяжной баталии, заполнившей два часа экранного времени, не стала помехой для увлекательности, без которой фильмы о войне обречены на провал. Смоленский зритель принял новое кино о Великой Отечественной более чем благосклонно. Редкая для кинопоказов единодушная овация, растянувшаяся на всё время, что по экрану «стекали» титры, не была сухой данью вежливости. Напротив, она стала выражением эмоционального шока, вызванного небывалым для игрового кино сочетанием почти документальной достоверности и эстетической изощрённости. До жути достоверные, обнажённо натуралистичные сцены боя и картины осажденной крепости, заваленной изувеченными человеческими телами, напомнили мне кадры немецкой кинохроники, запечатлевшей «уборку» трупов в концлагерях. Мир в одночасье перевернулся с ног на голову – эта метафора оживает в операторском приёме, при котором камера, глядящая глазами ребёнка на брестское кровопролитие, совершает сальто-мортале.
Некоторые зрители, не выдержав безжалостной правдивости кинематографистов, покидали зал. Но то был единичный протест, никак не массовый исход разочарованных.
Несмотря на жесточайшую достоверность и предельный натурализм, фильм произвёл неожиданное впечатление чего-то светозарного, священного. Батальное киноповествование оставляет отчётливое ощущение целомудренности, одухотворенности. Это странное светлое чувство настолько не вязалось с чудовищностью войны и привычным взглядом на бездушность мрачного человекоубийства, что поначалу даже стало как-то совестно за свою моральную неразборчивость. Но это неожиданное ощущение возобладало над брезгливостью, которую внушали картины трупов, впечатанных в землю гусеницами танков. Его властная напористость требовала осмысления.
По-моему, Александру Котту и Игорю Угольникову удалось без выспренней фальши взять недостижимую ноту особой торжественности, которая свойственна только военному времени. Оборона Брестской цитадели показана как отчаянный, с точки зрения военной тактики совершенно бесцельный, подвиг солдат, которые не смирились с очевидным, оглушительным поражением, продемонстрировав несгибаемость русского духа. Эта непримиримость запечатлена в надписи, оставшейся в брестских руинах, – «Умираю, но не сдаюсь». Святость подвига оправдывает звериную жестокость, с которой брестцы уничтожали врагов, вторгшихся в пределы их родной земли.
Пожалуй, только первая часть фильма, изображающая самый канун войны, дает повод обвинить создателей «Бресткой крепости» в следовании стереотипам. Залитое неземным солнечным светом, 21 июня и в самом деле напоминает какое-то райское бытие праотцев до грехопадения. Но я не поручусь за то, что людям, окунувшимся в кошмар войны, этот день не казался самым благословенным, самым счастливым, даже если на самом деле тогда шел мерзкий дождь и кто-то пролежал весь день в постели, страдая от мигреней.
Более того, возьму на себя смелость утверждать, что бесцеремонное вторжение войны в мирное течение жизни показано здесь с отточенным совершенством. Кадры первой бомбежки, прерывающей магнетическую тишину утра, в которой влюбленные дети удят рыбу, настолько цельны и самодостаточны, что их можно выставлять в художественных галереях как отдельные полотна.
Невозможно не согласиться, что скудость подлинных исторических свидетельств, действительно, дает основание подозревать летописца Брестского сражения Сергея Смирнова, вдохновившего Игоря Угольникова на создание батальной саги, в беллетристическом прекраснословии и выполнении государственного заказа, требовавшего мифической героизации прозаической, неприглядной реальности. Оборонцы Бреста, сыгранные Андреем Мерзликиным и Павлом Деревянко, и в самом деле теряют связь с материальностью, перестают есть, спать, пить. Но это становится как-то несущественно, потому что они на наших глазах вырастают до мифических архетипов. Да и справедливо ли подходить к ним с мерилом исторической достоверности? Так ли важно обосновать каждое их действие архивным документом или свидетельством очевидцев? Андрей Рублев в интерпретации Андрея Тарковского остается Андреем Рублевым, и никому не приходит в голову обвинять режиссёра в искажении исторической правды. Так обстоит дело и с мифическим кино Александра Котта: защитники Бреста – это символы, мифические схемы. И это нисколько не искажает их подлинный облик, потому что сказочных богатырей сделала из них сама война, потребовавшая предельного напряжения сил. Только этой невероятной метаморфозой можно объяснить тот не подлежащий сомнению факт, что практически без пищи и без воды солдаты несколько недель выдерживали массированный натиск и осаду немецких войск.
При некоторой условности киноязыка Александра Котта его фильм можно использовать как наглядное пособие при изучении сражений Великой Отечественной. Наверное, только такое кино и способно не только удовлетворить придирчивый вкус современного зрителя, но и возбудить угасающий интерес к событиям 70-летней давности. И пусть такие фильмы кому-то покажутся заказными, одиозными, частично мистифицирующими исторические детали. По крайней мере, это привлекает внимание к делам давно минувших лет, даёт повод задуматься над ними и предпринять попытку доискаться до правды. Вот только дано ли нам отыскать ее, эту правду об историческом прошлом?
Леонид КАЯНИДИ
