Клады и открытия Евгения Шмидта
6 декабря отмечает 90-летний юбилей профессор, доктор исторических наук, заслуженный деятель науки РФ Евгений Альфредович Шмидт. Все смоляне, проявляющие интерес к истории родного края, наслышаны о том, какой вклад внёс археолог с мировым именем в изучение прошлого Смоленщины. В канун юбилея Евгений Альфредович дал интервью «Смоленской газете».
– Евгений Альфредович, вы один из немногих смоленских учёных с мировым именем. Почему ваш выбор пал на археологию?
– Увлечение археологией зародилось в детстве. Я вырос в городе Бежеца (сейчас это район Брянска). Тогда это была Западная область. Она объединяла Смоленскую, Калужскую, Брянскую и часть Тверской губерний. В нашей школе работали два прекрасных учителя Николай Лелянов и Игнатий Благодатский. В Доме художественного воспитания детей они вели археологические кружки.
Городская окраина. Рабочая среда. Я был, как все. Но Николай Иосифович Лелянов почему-то обратил на меня внимание и пригласил в кружок. Он был археологом-любителем, вёл раскопки, опубликовал несколько научных работ. Тем не менее в 37-м году его расстреляли. Благодаря Лелянову я принял участие в академической экспедиции под руководством главного археолога Белоруссии Константина Поликарповича в Жирятинском районе, у деревни Елисеевичи, где велись раскопки культурного слоя каменного века. Я делал то, что было проблематично для остальных участников экспедиции. Рядом с раскопом высилась огромная ива. На её вершину я регулярно забирался, чтобы делать фотоснимки раскопа.
Летом я в одиночку ходил вдоль Десны с мешочками, куда складывал свои находки. Таким образом мне удалось собрать довольно большие коллекции времён каменного и железного веков из разрушенных рекой древних прибрежных поселений.
Все коллекции, собранные в подростковые годы, молодой археолог передал в Смоленский музей. Часть его находок до сих пор находится в хранилищах музея.
Когда Евгений Шмидт был в 10-м классе, его отца расстреляли за высказывания, дискредитирующие совет¬скую власть. Он пожаловался на то, что жить трудно и нечем кормить детей. Голод был страшный. Ребёнком Евгений Шмидт видел, как трупы умерших от голода людей сгружали на перрон. Детям служащих выдавали по карточкам 200 граммов хлеба. Чтобы не умереть с голоду, родители Евгения Альфредовича снесли в торгсин все семейные драгоценности. Выжить в голодные 30-е удалось на валюту, которую прислала бабушка из Прибалтики.
Учиться на археолога можно было только в Москве или Ленинграде, но не то что на жизнь в столице – даже на проезд денег не было. Поэтому Евгений Альфредович поступил в Смоленский пединститут. Война прервала занятия. Окончить учёбу будущему археологу пришлось в Московском пединституте. Вернувшись в 1945 году в Смоленск, он стал работать в краеведческом институте. Директором его был писатель Василий Шурыгин. Он был смелым и честным человеком и мог позволить себе говорить в лицо руководителям обкома правду. Так, на одном из партийных заседаний, где обсуждалось укрупнение колхозов, он открыто раскритиковал решение ЦК партии. Его не репрессировали, не расстреляли, но тут же отправили на пенсию, лишив всех должностей.
Профессионально заниматься археологией Евгений Альфредович стал с 1949 года, когда в Смоленск прибыла археологическая экспедиция МГУ. С 1962-го он стал преподавателем пединститута, где прошёл путь от ассистента до профессора.
– Вы считаетесь самым авторитетным специалистом в области истории и археологии Верхнего Поднепровья и Подвинья. Как вам удалось напасть на след древних культур?
– Я не первый исследователь Верхнего Поднепровья. До меня был Александр Лявданский (его тоже расстреляли как врага народа). Он продолжил раскопки в Гнёздове, начатые ещё княгиней Марией Тенишевой, накопил огромный материал, опубликовал несколько исследований. У меня был задел, и я понимал, что перспективно, где остаются тёмные пятна, а где всё более или менее ясно. Так как в послевоенном Смоленске не было археологов, которые занимались бы раскопками, я продолжил дело своих предшественников. Прежде всего меня интересовало, что было на Смоленщине в раннем железном веке, что было до нашей эры. Об экономике, хозяйстве, жизненном укладе племён, живших на Смоленщине в то время, практически ничего не было известно. Предстояло собрать материалы. Я раскопал поселения в Новых Батеках, Демидовке, Близнаках, Самсонцах, других населённых пунктах. В течение 11 лет я был участником славянской экспедиции Академии наук. У меня накопился огромный короб материалов, на основе которых я не только защитил кандидатскую диссертацию, но и написал книгу «Верхнее Поднепровье до образования древнерусского государства. Днепро-двинская культура». В какой-то степени это дало мне имя. Я принимал участие во всех всесоюзных археологических конференциях, выступал с докладами. Меня неоднократно включали в состав советских делегаций на международные конгрессы славянской археологии. Кроме того, я участвовал во всех конференциях, посвящённых изучению скандинавских стран и Финляндии.
– Какую находку или открытие вы считаете самыми значимыми?
– Это не какая-то единичная вещь. Я первым открыл некрополи населения IV-VII вв. н.э. До того момента они вообще не были известны. Не раз мне приходилось принимать участие в спасении культурного наследия Смоленской земли. На территории, где сейчас расположена Дорогобужская ГРЭС, прежде чем начались строительные работы, я раскопал несколько десятков курганов, сохранив их облик, их содержимое для потомков. На это ушло более двух лет. Собранный материал был уникален. Серебряные и бронзовые украшения, а также другие находки позволили реконструировать одежду людей того времени. В деревне Шапырёво мне удалось обнаружить остатки древнего языческого капища. Святилище находилось среди болот: с приходом христианства идолопоклонничество активно искоренялось, но сохраняло своих адептов. Храм под открытым небом, окружённый тыном, представлял собой круглую площадку, в центре которой находилось изображение языческого божества, у подножия которого, на камнях, сжигали жертвенных животных.
Я изучил все археологические памятники в зоне строительства атомной электростанции в Рославльском районе. Это потребовало более четырёх лет.
В Дорогобужском районе вместе со студентами впервые на Смоленщине я обнаружил несколько поселений XV-XIII веков до н.э. Там я нашёл бронзовый кельт – разновидность топора. Уникальная находка!
Несколько раз находил клады. На городище в деревне Демидовке земля скрывала серебряные височные кольца и серебряную пряжку гуннского стиля. Такие носили предводители дружин древних кочевников. На городище в деревне Близняки таился клад VI века.
В Новых Батеках в XIV веке жил мастер-ремесленник. Под своим домом он спрятал всё своё богатство – более 80 пражских серебряных грошей (тогда в обращении своих денег не было), бронзовый крест-энколпион с мощами, светильник, инструменты (зубила, долота, серпы). Все эти находки ценны как свидетельства особых событий, потому что просто так вещи в землю не закапывают.
Но главное не клады и драгоценности. Самое важное – это то, что мне удалось воссоздать картину прошлого Смоленской земли.
– Как изменили ваши археологические изыскания представления об истории Смоленщины?
– Первый вопрос, который интересовал учёных, – когда в Смоленской области началось сельскохозяйственное производство. Первые следы древних земледельцев III-IV тысячелетий до н.э. обнаружились в деревне Туринщина. Это так называемая культура шаровидных амфор. На их глиняных горшках есть отпечатки зерна, а в их могильниках – кости домашних животных. Эти люди были первым полуосёдлым населением Смоленской земли.
Я внёс существенный вклад в изучение культуры кривичей. Специалистов по этому союзу племён много, но у меня есть особая концепция, которая основана на археологических данных. Она не совпадает с общепринятыми воззрениями. В VIII-X вв. в отличие от X-XIII вв. у кривичей совершенно разная и материальная, и духовная культура. Напрашивается предположение, что это разные народы. Я стал искать, кому близки кривичи на разных этапах своего развития. Оказалось, что культура VIII-X вв. идентична культуре восточных балтских племён (латгалы, земгалы и древние литовцы). Стало быть, кривичи изначально не были славянами и только спустя несколько сот лет, войдя в состав древнерусского государства, ассимилировались с соседними славянскими племенами. Но языковые особенности выдавали их неславянские корни, и Нестор-летописец в «Повести временных лет» их ни разу славянами не назвал.
Большинство исследователей древнерусской культуры не принимают эту точку зрению, поскольку считают её непатриотичной. И зря. Исследования генетического фонда сельского населения Подмосковья показали, что значительная часть современных русских имеют вовсе не славянские, а финно-угорские корни. И смущаться неславянским происхождением предков современных смолян, стало быть, нет смысла.
– Ограничивается ли ваша жизнь только научными занятиями? Ведёте ли вы общественную деятельность?
– Я преподаватель и всю жизнь посвятил высшей школе. За педагогическую деятельность меня наградили медалью имени К.Д. Ушинского. Неловко хвалить себя самого, но в 60-80-е годы я имел самый высокий рейтинг среди студентов исторического факультета. Я великолепно понимал, что большинство студентов мало интересуют предметы, которые я преподавал (история древнего мира, археология). По большому счёту, им всё равно, как жили древние китайцы. И никогда не стремился к тому, чтобы студенты всё дословно запомнили, вызубрили. Я всегда добивался того, чтобы им понравилась история, чтобы у них возник интерес к ней. А потом уже они сами что-нибудь прочитают, выучат.
В советское время было общество охраны памятников истории и культуры. Я был председателем его районного отделения и принимал участие в спасении некоторых памятников архитектуры. Однажды местные власти решили, что в городе слишком много разрушенных церквей, – разобрать их, а щебёнку и кирпич использовать при новом строительстве. Я выступил против. Да, церкви разрушаются. У нас нет денег, чтобы их восстановить. Мы не несём за это ответственности. Но мы будем виноваты, если мы их снесём. Итогом моего протеста стало то, что разобрали только две церкви. Остальные оставили в покое.
Был один памятник, который мне не удалось спасти, несмотря на все старания. Я имею в виду купеческий дом, стоявший возле лестницы, ведущей к Успенскому собору. Его архитектурный облик был уникален, ничего похожего в Смоленске не было. Двухэтажный дом пощадила война. И хотя в нём проживали люди, он был в запущенном состоянии, с удобствами на улице. Американская туристическая группа, посетив собор, решила взглянуть, как живут советские люди. К несчастью, среди иностранных туристов был журналист, который по возвращении домой в ярких красках расписал бескультурье и запущенность, в которой прозябают жители Смоленска. В российском посольстве его статью прочитали и сообщили в Москву. Оттуда поступил сигнал в обком – ликвидировать злосчастный домишко. Первый секретарь обкома дал команду снести дом, а жильцов расселить. Предложение создать в нём сувенирную лавку не возымело должного действия, и уникальный купеческий особняк сровняли с землёй.
– В какой момент жизни вы чувствовали себя самым счастливым?
– Открытие языческого некрополя. Это было незабываемое событие! Я находился в очень приподнятом настроении. Был очень удовлетворён, когда не в каком-то захолустном вузе, а в институте археологии Академии наук среди археологических боссов защитил докторскую диссертацию. То была настоящая защита, с боем, с прениями, я разбил доводы моих оппонентов по всем статьям. Тогда меня поддержал академик Борис Рыбаков, всесоюзный авторитет в области древнерусской истории и археологии.
Из житейских событий меня ничего никогда особенно не радовало, разве что получение коммунальной квартиры после 11 лет ожидания. Тогда отпала необходимость снимать жильё и тратить на это немалые деньги. Вместе с женой и двумя детьми я обрёл семейный уголок. А что касается наград, почётных грамот, званий, то они не играли существенной роли в моей жизни. Не то что я относился к ним совершенно безразлично, но радости они не приносили.
