Авангард Леонтьев: «Я считаю, что человек создал бога…»
Народный артист России – о своём традиционализме в искусстве и генетической предрасположенности к профессии.У него невероятно выразительная мимика. Наверное, он любую роль может легко сыграть и без слов. Впрочем, монологи он тоже произносит мастерски – даже когда это всего лишь ответы на вопросы журналиста…
Сам Авангард Леонтьев считает, что его театральная судьба сложилась успешнее киношной. Хотя он неоднократно снимался у Никиты Михалкова, и его экранные образы, даже эпизодические, великолепно выписаны и многомерны.
По традиции
– Авангард Николаевич, есть такая теория, что имя человека накладывает некий отпечаток на его судьбу…
– Наверное, это не мой случай. Потому что я не в авангарде. Не умею. Я с удовольствием, как художники-авангардисты, ломал бы традиции и создавал новую реальность и новую эстетику, но у меня не получается. Я приверженец традиционной русской натуральной актёрской школы. Наверное, поэтому Константин Богомолов (есть такой знаменитый режиссёр в театре) меня не занимает в своих постановках. Потому что он бывает авангардистом. Иногда он вроде как все, но чаще очень радикально подходит: оставляет от пьесы только название и пишет новые тексты сам. И зритель думает, что идёт, предположим, на Шиллера, а там уже всё Богомолов переработал… Конечно, возможны любые поиски, но я своего имени в профессии не оправдываю. Я традиционалист. Уж не знаю, к сожалению или к счастью, но так получилось.
– А если рассматривать авангард как стремление быть в первых рядах?
– То есть в авангарде ли я? Не знаю. Я считаю, что есть артисты гораздо лучше меня. Например, некоторые ученики. Наши с Олегом Павловичем Табаковым и другими, ведь педагогика – дело коллективное. И я иногда вижу, что они играют лучше, чем я. Это досадно, что я не могу так. Но очень приятно, что они могут лучше меня.
– Это гордость педагога?
– Да. И это утешение педагога.
Видно сразу
– Учитывая, скольких звёзд вы воспитали, можно сказать, что вы никогда не ошибаетесь с оценкой способностей абитуриента?
– По крайней мере, таких ошибок у меня – очень маленький процент, равный арифметической погрешности. Ведь одарённый человек чувствуется практически сразу. Как говорила руководитель школы художественного слова в Московском дворце пионеров Анна Гавриловна Бовшик, у которой я учился, птица видна по полёту. Я эту фразу сразу запомнил. И в нашем актёрском деле это особенно заметно. Человек открыл рот, сказал первую строчку, и уже всё понятно: делает что-то эта строчка с его нервной системой и фантазией или он автоматически текст барабанит. Правда, бывают случаи, когда видишь, что в абитуриенте нет такого яркого проявления, но очень хорошие внешние данные. А для кино это нужно. Да и в театре неплохо. Что ж, все артисты такие, как я, будут? Надо, чтобы и красивые были – зрительницы это любят. И тогда оставляешь на первый курс, а потом уже делаешь выводы. И иногда человек действительно догоняет, раскрывается. А если нет, лучше сразу сказать: «Уходи, доченька или сыночек. Найди то, в чём ты действительно силён будешь, чем потом в массовке страдать…»
– Ваше стремление стать педагогом – откуда оно?
– Трудно сказать… Мне захотелось. Очень захотелось. Когда я окончил Школу-студию МХАТ, мне было очень тяжело оторвать эту пуповину. Я уже поступил в «Современник», а всё равно после репетиций бежал через две автобусные остановки в альма-матер и там торчал. Меня увлекала сама атмосфера её. И чтобы подольше в ней остаться, я пошёл по педагогической линии… Конечно, мне самому очень повезло с учителями. Это и Анна Гавриловна в Доме пионеров, и Павел Массальский со товарищи в школе-студии – люди, работавшие со Станиславским. То есть все основы – из первых рук. А потом был Олег Ефремов – их ученик…
Заложено генетически
– У вас, в отличие от многих, вообще не было проблем с выбором профессии. Чем же вас актёрство так привлекало ещё с детства?
– Я думаю, это врождённое. Мой папа Николай Иванович занимался самодеятельностью в Орле, откуда родом. И потом, приехав в Москву году в 18–19-м, поступал к Всеволоду Мейерхольду на Высшие режиссёрские курсы. И, кажется, даже поступил, но мама не захотела, чтобы он был рядом с актрисами. А папа маму обожал – они в этом обожании до конца прожили. Поэтому он о театре забыл и стал инженером-строителем. А мама ещё в Орле занималась танцами – видимо, папа там её и заприметил. И я думаю, что эта тяга к сцене мне с их генами и передалась. Потому что лет с трёх-четырёх, сколько себя помню, я безумно любил выступать. Гости приходили, и я становился на стул и читал стишки. Меня даже упрашивать не надо было… И я до сих пор ищу, где бы выступить. Обзваниваю филармонии, являюсь собственным лицом перед руководством. В Смоленской филармонии тоже был, лицо показал, но мне сказали, что там трубы проржавели, так что в этом сезоне мне там выступить не светит. Но и на следующий не приглашают. Но я не теряю надежды, потому что очень хочу там выступить – у вас очень хороший филармонический зал и город замечательный с культурными традициями.
Спасёт культура
– Кстати, о традициях. Сейчас много говорят о возрождении духовности в кино…
– А я как-то не вижу этого возрождения. Я, наоборот, считаю, что наш кинематограф съёживается. По разным причинам. В том числе и финансовым. Поэтому я вообще современное кино мало смотрю. Я его разлюбил. Извините, что об этом приходится говорить на кинофестивале, но это факт моей биографии. Я, наверное, как-то бежал-бежал, да и отстал. С удовольствием смотрю старые фильмы. И наслаждаюсь высотой культуры. Культуры кинематографа. Какие высокие были стандарты! Как выразительно и красиво сняты картины!
– То есть в современной культуре всё очень грустно?
– Думаю, что наше возрождение впереди. Я слышал что-то про дно экономическое – так вот в плане культурном мы примерно так же. Извините, что я так радикально выражаюсь, но в этом смысле я авангардист. А причина в том, что рухнула целая система, после которой остались лишь руины. И восстановление – очень долгий процесс. Особенно если иметь в виду не экономику, а культуру, которая очень хрупкая. А русская культура – особенно. Она ведь вообще довольно молодая в сравнении с европейской. Представьте: Карлов университет в Праге был основан в 1380 году, а у нас в это время была Куликовская битва. Мы только освобождались от зависимости, и до университета ещё было несколько столетий… Но наша культура – очень глубокая. И это наш неприкосновенный запас. И возродимся мы не от того, что введём нанотехнологии, а потому, что воспитаем наших детей культурными людьми. А они уже научатся всему и наладят быт, цивилизованный и комфортный.
– Значит, вы считаете, что всё-таки не бытие определяет сознание, а наоборот?
– Ну как же бытие, если России все века жила так тяжело, так драматично, а какая культура! И это наше умение мобилизоваться в самый последний момент. Я помню, в «Современнике» у нас спектакль болгарский режиссёр ставил, Вили Цанков. Уже премьера, а декорации полуготовы, актёры текст полузнают – в общем, всё как-то наполовинку. И режиссёр отказывается репетировать, потому что не верит, что за ночь перед премьерой можно что-то изменить. Но Олег Ефремов, который тогда руководил «Современником», уговаривать умел. И на следующий день всё было готово – спектакль получился замечательный. И когда после премьеры устроили небольшой банкетец, Вили Цанков сказал: «Всё-таки в вас, русских, есть искра божья!» Вот это умение мобилизоваться в экстремальных условиях (и, к сожалению, только в экстремальных) нам свойственно. Как говорится в пословице, русские долго запрягают, но быстро едут.
Русский Гамлет
– У вас была невероятно яркая роль Павла Первого «Адъютантах любви». Насколько вам самому это было интересно, ведь, с одной стороны, такая неоднозначная историческая личность, а с другой – всё-таки роль в сериале?
– Мне было очень интересно с этой ролью работать. До меня (по крайней мере, из того, что я видел) Павла всегда играли полусумасшедшим фанатиком – каким-то очень антипатичным, жёстким и недоступным. А мне показалось, что он больше был страдалец, с детства несправедливо обиженный своей матерью. Что вся его мнительность по отношению к окружающим – от внутренней ранимости. Ведь не зря же его за границей прозвали русским Гамлетом. Поэтому я играл не столько императора, сколько человека с очень сложной судьбой и непростым характером. И там есть сцена с Александром, которого мой ученик Саша Ефимов играл, когда Павел в ночь перед убийством приходит к сыну и просит его не поддаваться заговорщикам. Так вот в этой сцене у меня самые настоящие слёзы текли – настолько я в это влез… Вообще, когда Михаил Макеев предложил мне роль, я согласился сразу. Он ведь театральный режиссёр, поэтому для меня это была надёжная опора. Хотя, конечно, сериал – это очень быстрое производство. И надо уметь мгновенно собраться. Но мне было интересно… Хотя я театр очень люблю. И больше всего времени и сил, конечно, отдано театру. Кино я тоже люблю – оно меня меньше любит.
– И тем не менее у вас в кино очень яркие роли, даже эпизодические. Тот же Никита Михалков вас, по-моему, неоднократно снимал…
– Никита Михалков вообще идеальный режиссёр для всех актёров. Он требовательный, но в то же время с ним очень легко работать. Потому что он может подсказать. Он, в отличие от большинства кинорежиссёров, которые привыкли всё на ходу делать, даже устраивает застольные репетиции – как в театре. И этот процесс месяцами длится – задолго до начала съёмок. Я последний раз снимался у него в «Солнечном ударе», и опять просто восхитился им. По-моему, можно продавать билеты на Михалкова на съёмочной площадке, чтобы люди могли посмотреть и получить удовольствие от того, как человек талантлив в работе. С каким увлечением он всё делает, как умеет других зажечь. И что бы про него ни говорили, как бы к нему ни относились, как бы ни относиться к тому, что он сам порой говорит, – то, что он делает на съёмочной площадке, совершенно восхитительно. И работать с ним – одно удовольствие.
Мысли о вечном
– А самому не хотелось какой-нибудь фильм снять? Сейчас ведь многие актёры в режиссуру идут…
– Нет, это совершенно разные планеты – актёр и режиссёр. И я актёр. Я поставил полтора-два спектакля в своей жизни, и то только потому, что хотелось своих студентов занять. Чтобы они бифштекс сыграли, а не гарнир. Ведь обычно в театре актёры лет десять в массовке играют, прежде чем дождаться нормальных ролей. И я ставил спектакли, чтобы мои ребята могли расти. А так не ставлю – нет потребности. А у режиссёра она есть. Он спать не может – так ему хочется поставить. Это склад мозга особый – режиссура. И, наверное, должна быть какая-то предрасположенность. А у меня её нет. Да и времени особенно на это не было. У меня столько жизни ушло на студентов – я так ими увлекался и был доволен своей судьбой, что меня никуда больше и не тянуло. А сейчас вообще уже пора о вечном подумать.
– Ну, о вечном, наверное, ещё рано…
– Да нет, не рано. Хотя я атеист, я искренне уважаю людей, которые верят, но только по-настоящему – тихо, бесскандально. Ибо верят, что победят не в бою, а исключительно личным примером. А у меня такого примера не было. Обычная советская семья, все атеисты. Даже бабушка, 1869 года рождения, в церковь никогда не ходила. Но я уважаю любую веру. Если людям так легче жить – слава богу. Тем более там такие замечательные заповеди, которые я тоже чту. Но я полностью согласен с профессором Сергеем Капицей, который как-то сказал: «У меня со служителями церкви одно расхождение: они считают, что бог создал человека, а я – что человек бога».
Фото: Дмитрий ПРУДНИКОВ
